Карел Чапек - Война с саламандрами (сборник)

Diabolus meditatur [48]. Бес удалялся, вполне удовлетворенный, так рассуждая с самим собою: «Глупец, кто боится дьявола, скрытого в грехах и провинностях; ибо дьявол – в экклезии [49], и я есмь экклезия, которая учит молиться: „A tentationibus Diaboli defende nos, Domini“ [50]. Ибо я есмь тьма под светильником церкви».

Сказавши так, он усмехнулся и свернул к пустыни.

Прорицателя Гермотима постигла участь большинства пророков: он не был понят. Какими бы благозвучными и мудрыми словами ни излагал он согражданам свою смелую философскую концепцию, основанную на том, что все в мире – призрачно, слушатели расходились, добродушно посмеиваясь на манер абдерских свинопасов, и качали головой, как бы говоря, что прорицатель Гермотим совершенно лишился рассудка.

Не менее горьким разочарованием были вознаграждены и его честные усилия на ниве гражданской. Дело в том, что в той стране власть захватила олигархия во главе с одним разбогатевшим погонщиком скота, а это очень не нравилось такому серьезному человеку, как Гермотим; последствием было то, что все общественное мнение обратилось против него, и о нем тайно распространяли некрасивый анекдот, будто во время последней боевой тревоги он наелся чесноку, чтоб уклониться от участия в битве.

Дело дошло до того, что даже собственная жена Гермотима, по имени Поликедия, – женщина в общем неплохая, – и та однажды, во время бурной семейной ссоры, воскликнула в отчаянии: «О, лучше бы мне выйти замуж за торговца сицилийскими девками, чем за философа! Ибо эти люди ни на что не годны и только болтают без конца всякий вздор о человеческой душе и других ненужных вещах!»

С той поры печален стал прорицатель Гермотим, видя, что и впрямь он ни к чему не пригоден; однако судьба рассудила иначе.

С некоторых пор стало происходить следующее: тело Гермотима порой целый день оставалось оцепеневшим и безжизненным, в то время как душа, по благосклонному соизволению высших божеств, покидала его, чтобы отправиться к нивам, более пышным, нежели те, что покрывали благословенные долины Эллады. Соскучившись по бренной своей оболочке, душа возвращалась, и прорицатель Гермотим беспрепятственно возобновлял свои обычные занятия.

И Гермотим привык к таким прогулкам своей души; благодаря им он обретал возможность общаться на берегах Стикса с душами умерших мудрецов и беседовать с ними о возвышенных и серьезных вещах, о призрачности мира и о скверности олигархической власти; равным образом вопрошал он души умерших о насущном – например, покупать ли ему оливковую аллею у соседа Теофона, или действительно ли старый Калосфен – отец ребенка, рожденного женой этого старца.

Когда же, побуждаемый искренней своей преданностью интересам общества, изрекал Гермотим пророчества и потусторонние советы относительно того, как надлежит поступать его согражданам с их земными делами, – глупцы смеялись еще пуще и только плечами пожимали, твердя, что прорицатель Гермотим свихнулся.

Совершенно понятно, что Поликедия никак но одобряла подобных странных отлучек своего супруга, и это часто вызывало между ними недоразумения; однако теперь Гермотим уже не принимал к сердцу мелочную суету, чувствуя, что кратчайшим путем движется к бессмертию. Однако судьба рассудила иначе.

Раз как-то отправилась снова душа Гермотима на прогулку, а встретив на берегах Стикса душу прославленного логографа Агенора, задержалась там долее обычного.

Судьба историка Агенора была сходной с судьбою Гермотима: при жизни он не был понят. С тем вящим доверием объяснила ему Гермотимова душа свое учение о призрачности сущего и о бездарности олигархии. Агенор оказался одним из тех немногих, кто понял все значение мыслей Гермотима, подкрепленных примерами из истории, которая, как известно, есть учительница жизни. И так обе души духовным рукопожатием скрепили свое идейное братство.

Затем оба философа посетили острова Блаженных Теней, и Гермотим был представлен самому божественному Гесиоду, которому и прочитал блестящую диссертацию о призрачности земных явлений; Гесиод, со своей стороны, был настолько любезен, что посвятил Гермотима в тайны всего сущего и показал ему астральное коловращение и происхождение вселенной, из чего неопровержимо явствовало, что все – одно лишь мечтание и призрачность, единственная же реальность – людская глупость, воображающая в ослеплении своем, что мир материален.