Оноре де'Бальзак - Сочинения

Как только Вотрена повернули, мадмуазель Мишоно с силой хлопнула больного по плечу, и две роковых белых буквы проступили на покрасневшем месте.

– Ну, и легко же вы заработали три тысячи наградных! – воскликнул Пуаре, поддерживая Вотрена, пока мадмуазель Мишоно надевала на него рубашку. – Ух, однако и тяжел же он, – заметил Пуаре, снова укладывая Вотрена.

– Тише! Не тут ли касса? – отрывисто сказала старая дева, с такой алчностью разглядывая каждую вещицу в комнате, точно хотела пронизать глазами стены. – Как бы открыть этот секретер под каким-нибудь предлогом! – продолжала она.

– Пожалуй, это будет нехорошо, – отвечал Пуаре.

– Нет! Деньги краденые, принадлежали всем, а теперь ничьи. Не успеть, добавила она, – уже идет Воке.

– Вот вам эфир, – сказала ей г-жа Воке. – Можно сказать, сегодня день происшествий. Господи! Не может того быть, что этот человек болен, он белехонек, как цыпленок.

– Как цыпленок? – повторил Пуаре.

– Сердце бьется ровно, – продолжала вдова, положив руку на грудь Вотрена.

– Ровно? – удивился Пуаре.

– Он совсем здоров.

– Вы думаете? – спросил Пуаре.

– Право, он точно спит. Сильвия пошла за врачом. Гляньте-ка, мадмуазель Мишоно, он вдыхает эфир. Так это у него просто обморок . Пульс хороший. Мужчина крепкий. Видите, какая шерсть у него на груди: такой человек проживет сто лет. А парик держится, несмотря ни на что. Да он у него приклеен. Волосы-то накладные, по случаю того, что сам он рыжий. Говорят, рыжие бывают или очень хорошие, или очень плохие люди. А он пожалуй что хороший.

– Хорош, если повесить, – отозвался Пуаре.

– На шею хорошенькой женщине, хотите вы сказать, – резко оборвала его мадмуазель Мишоно. – Уходите-ка отсюда. Это наше женское дело ухаживать за вами, мужчинами, когда вы больны. Лучше пойдите прогуляйтесь, на это вы годитесь, – добавила она. – А мы с госпожой Воке отлично выходим нашего дорогого господина Вотрена.

Пуаре вышел тихо и послушно, как собака, получившая пинок от своего хозяина.

Растиньяк ушел из дома, чтобы походить и подышать свежим воздухом, – он задыхался. Ведь накануне он хотел помешать этому убийству, а оно свершилось точно в назначенное время. Что же произошло? Как ему быть? Сознание, что он сообщник преступника, бросало его в дрожь. Хладнокровие Вотрена продолжало страшить его.

– А если бы Вотрен умер, ничего не сказав? – спрашивал себя Растиньяк.

Он бегал по аллеям Люксембургского сада, словно его гнала стая гончих и ему чудился их лай.

– Ну, что, – крикнул ему Бьяншон, – читал «Кормчего»?

«Кормчий» была радикальная газета под редакцией Тиссо; после выхода утренних газет она давала сводку всех новостей дня, приходившую в провинцию на сутки раньше остальных газет.

– Там есть замечательное происшествие, – говорил практикант при больнице имени Кошена. – Сын Тайфера дрался на дуэли с графом Франкессини, офицером старой гвардии, и граф всадил ему шпагу на два дюйма в лоб. Теперь Викторина одна из самых богатых невест в Париже. Эх, кабы знать! Смерть – та же азартная игра! Правда, что Викторина поглядывала на тебя благосклонно?

– Молчи, Бьяншон, я не женюсь на ней никогда. Я люблю прелестную женщину, любим ею, я…

– Ты все это говоришь так, точно изо всех сил стараешься не изменить ей. Покажи-ка мне такую женщину, ради которой стоило бы отказаться от состояния досточтимого Тайфера.

– Неужели меня преследуют все демоны? – воскликнул Растиньяк.

– Где ты их видишь? Что ты, с ума сошел? Дай руку, я пощупаю пульс, сказал Бьяншон. – У тебя лихорадка.

– Ступай к мамаше Воке, – ответил Растиньяк, – там этот разбойник Вотрен упал замертво.

– А-а! Ты подтверждаешь мои подозрения; пойду проверю, – сказал Бьяншон, оставляя Растиньяка в одиночестве.

Долгая прогулка студента-юриста носила торжественный характер. Можно сказать, что он обследовал свою совесть со всех сторон. Правда, он долго размышлял, взвешивал, колебался, но все же его честность вышла из этого жестокого и страшного испытания прочной, как железная балка, способная выдержать любую пробу. Он вспомнил вчерашние признания папаши Горио, вызвал в своей памяти квартиру на улице д'Артуа, подысканную для него Дельфиной, вынул ее письмо, перечел и поцеловал.

«Такая любовь – мой якорь спасения, – подумал он. – Бедный старик много выстрадал душой. Он ничего не говорит о своих горестях, но кто не догадается о них! Хорошо, я буду заботиться о нем, как об отце, постараюсь доставить ему побольше радостей. Раз Дельфина меня любит, она будет часто приходить ко мне и проводить с ним день. А важная графиня де Ресто – дрянь, она способна сделать отца своим швейцаром. Милая Дельфина! Она гораздо лучше относится к старику и достойна любви. Сегодня вечером я буду, наконец, счастлив».