Оноре де'Бальзак - Сочинения

– Как он смеет глумиться над нею! – крикнул гневно юноша.

– Не волнуйся, пожалуйста, – уговаривала его Камиль, – иначе ты потеряешь и последнюю надежду на счастье. Если он будет слишком колоть ее самолюбие, она, не задумываясь, сама растопчет его; но он слишком умен и хитер, чтобы обходиться с ней таким образом. Ему в голову не придет, что гордая маркиза Рошефильд может изменить ему. Было бы слишком, конечно, любить человека только за его красоту. Беатрисе он изобразит тебя тщеславным ребенком, желающим увлечь маркизу и держать в руках судьбу двух женщин. Конти придумает самые обидные подозрения, чтобы оправдать себя. Беатриса должна будет все отрицать, а он потом воспользуется ее словами, чтобы снова овладеть ею.

– Он не любит ее, – говорил Калист. – Я бы предоставил ей свободу; когда любишь, можно все терпеть: жертвы укрепляют чувства, следующий день оправдывает предыдущий, увеличивая цену наших радостей. Через несколько дней он уже не застал бы нас здесь. И что привело его сюда?

– Шутливое замечание одного журналиста, – отвечала Камиль. – Опера, на успех которой он рассчитывал, провалилась окончательно. «Тяжело терять за раз и славу и любовницу!» – сказал в фойе Клод Виньон, – и эти слова оскорбили тщеславие Конти. Любовь, основанная на мелочах, безжалостна. Я говорила с ним, но как верить такой лживой натуре? Он, кажется, удручен своим несчастьем, своей любовью, жизнь прискучила ему. Он жалеет, что так открыто сошелся с маркизой и, рассказывая о своем минувшем счастье, он создал мне целую грустную поэму, чересчур, впрочем, умную, для того, чтобы быть правдивой. Осыпая меня любезностями, он, вероятно, рассчитывал узнать от меня про вашу любовь.

– Ну, и что же дальше? – спрашивал Калист, следя за Конти и Беатрисой, и не слушая больше.

Камиль из осторожности приняла оборонительное положение, она не выдала секрета Беатрисы и Калиста. Конти мог обойти всех. Она советовала Калисту остерегаться его.

– Для тебя наступает теперь критическое время, – говорила Камиль, – вооружись ловкостью и осторожностью, если не хочешь быть игрушкой в руках этого человека. Теперь я ничем не могу уже помочь тебе.

Колокол зазвонил к обеду. Конти предложил руку Камиль. Беатриса пошла с Калистом. Камиль пропустила вперед маркизу и, приложив палец к губам, делала знаки Калисту, советуя быть сдержанным. Конти был особенно весел за обедом. Может быть, это была просто уловка для того, чтобы наблюдать за маркизой, которая плохо выдерживала свою роль. Если бы она кокетничала, она могла бы обмануть Конти, но она любила, и он отгадал это. Хитрый музыкант, казалось, не видел ее замешательства. За десертом он завел разговор о женщинах, восхваляя благородство их чувств.

– Женщины, – говорил он, – часто готовы бросить нас в счастье, но жертвуют всем для нас, если мы несчастны. В постоянстве женщины стоят неизмеримо выше мужчины; надо сильно оскорбить ее, чтобы оторвать от первого любовника, она дорожит им, как счастьем; вторую любовь женщины уже считают постыдной и т. д. и т. д.

Конти казался в высшей степени благородным. Он курил фимиам перед жертвенником, где обливалось кровью сердце, пронзенное тысячью стрел. Только Камиль и Беатриса понимали всю жестокость его похвал, прикрывавших самые злые эпиграммы. Минутами обе вспыхивали, но сдерживались по мере возможности. После обеда Беатриса и Камиль поднялись под руку наверх и, как бы по взаимному соглашению, прошли по темной зале, где несколько минут могли остаться одни.

– Я не могу позволить Конти так обращаться со мной, – говорила тихо Беатриса. – Каторжник всегда ведь в зависимости от своего товарища по цепи. Опять должна я нести иго любви, возврата мне нет. И вы довели меня до этого, вы нарочно выписали его; я узнаю ваш адский авторский талант. Месть ваша удалась: развязка близка.

– Я могла сказать, что напишу, но сделать это… я не способна! – воскликнула Камиль. – Ты страдаешь, и я прощаю тебе.

– Что будет с Калистом? – продолжала маркиза с наивным самолюбием.

– Разве Конти увозит вас? – спросила Камиль.

– А вы уже думаете торжествовать? – воскликнула Беатриса. И ненависть исказила ее прекрасные черты. Камиль, под напускной грустью, старалась скрыть свое счастье, но блеск глаз выдавал ее. Беатриса не могла ошибаться, сама хорошо изучив искусство притворяться. Когда зажгли огонь и они сели на диван, где в продолжение трех недель разыгрывалось столько комедий и началась, наконец, трагедия; обе женщины в последний раз окинули друг друга взглядом. Глубокая ненависть разделяла их.