Генри Джеймс - Крылья голубки

– Сэр Люк Стретт, согласно договоренности, явится повидать меня в одиннадцать часов, однако я собираюсь специально уйти. Ему тем не менее должны сказать неправду – что я дома, а когда он поднимется сюда, вы – как моя представительница – примете его вместо меня. В этот раз ему такой прием понравится гораздо больше, чем любой другой. Так что будьте с ним очень милы.

Естественно, ее просьба потребовала дальнейших объяснений, а также непременного упоминания о том, что сэр Люк Стретт – величайший из докторов; однако, раз уж определенный ключ был предложен, Сюзи немедленно нацепила его на свою собственную связку, а ее юная подруга смогла снова ощутить, как работает восхитительное воображение ее компаньонки. По правде говоря, оно работало почти так же, как работало воображение миссис Лоудер в последние минуты предыдущего вечера. Это могло бы снова внушить нашей юной женщине страх из-за того, как люди сразу же бросаются ей навстречу: неужели ей так мало осталось жить, что ее всегда следует оберегать от трудностей пути? Похоже было, что они просто помогают ей немедленно отправиться в путь. Сюзи – Милли не могла, да и не собиралась этого отрицать, – со своей стороны, возможно, воспримет эту новость как известие поистине трагическое, и боль ее, несомненно, так и останется с ней. Тем не менее, однако, здесь следовало допустить, что ведь и младшая ее приятельница тоже останется с ней; и предложение, сделанное ей сейчас, – разве оно, коротко говоря, не византийское? Взгляд Милли на позволительность такого плана, ее отношение к нему охватывали – допускали – какую угодно неожиданность, какое угодно потрясение: ведь теперь ее истинным стремлением было полное владение фактами. По этому поводу Милли могла говорить легко и свободно, будто существовал только один факт: она не придавала значения тому, другому факту, что чувствовала себя под угрозой. Самым важным фактом явилось для нее то, что сэр Люк сейчас более всего желал, совершенно отдельно, встретиться с кем-то, кто интересовался его пациенткой. Кто же мог более интересоваться ею, чем ее верная Сюзан? Единственным другим обстоятельством, которое Милли, расставаясь с приятельницей, сочла достойным упоминания, было то, что сначала она собиралась хранить молчание. Поначалу она лучше всего представляла себя очаровательно скрытной. Это решение она изменила, результатом чего и стала ее теперешняя просьба. Почему она его изменила, девушка объяснить не удосужилась, но ведь она доверяет своей верной Сюзан. Их гость станет доверять Сюзи ничуть не меньше, а у самой Сюзи этот гость, несомненно, вызовет восхищение. Более того, он вряд ли – Милли просто уверена – сообщит ей что-то ужасное. Самое худшее – что он влюблен и ему нужна наперсница, чтобы помочь ему в этом. А теперь Милли отправляется в Национальную галерею.

Мысль отправиться в Национальную галерею не покидала Милли с того самого момента, как она узнала от сэра Люка о часе его к ней визита. У нее сложилось мнение, что галерея – учреждение, весьма мало посещаемое, на родине она представляла ее себе одним из привлекательнейших мест Европы, способствовавших высокому развитию европейской культуры, но ведь характерное для нас легкомыслие – старая история! – всегда кончает тем, что отдает предпочтение вульгарным удовольствиям. В те фантастические моменты на пароходе «Брюниг» она испытывала полустыдливое чувство оттого, что обратилась спиной к таким возможностям истинного совершенствования, какие перед нею вырисовывались с давних времен под общим заглавием «картины и всякое другое», в связи с путешествием на Континент; и тут наконец она поняла, ради чего она так поступила. Ответ был предельно ясен: она поступила так ради жизни, предпочтя жизнь совершенствованию знаний: в результате чего жизнь оказалась прекрасным образом обеспечена. Хотя в последние недели Кейт Крой помогла ей найти время, чтобы несколько раз – мельком, урывками – окунуться в многоцветный поток истории, вероятно, существовали еще иные великие возможности, которыми она – Милли – пренебрегла, великие моменты, которые, если бы не сегодняшний день, она почти уже упустила. Она чувствовала, что пока еще может наверстать упущенное, уловить два или три таких момента среди шедевров Тициана и Тёрнера; она совершенно искренне возлагала надежды на этот час, и как только очутилась в этих благотворных палатах, ее надежды оправдались. Здесь была та самая атмосфера, в которой она так нуждалась, тот самый мир, который станет теперь ее единственным выбором: полные тишины залы, ошеломляющие благородством, слегка приглушенной роскошью, открывались повсюду перед ее глазами, побудив ее тут же сказать себе: «Ах, если бы я могла затеряться здесь !» Кругом были люди – множество людей, но, к ее великому счастью, это нисколько не стало ее личной проблемой. Огромная личная проблема существовала вне этих стен, но Милли удалось там ее и оставить; проблема приблизилась почти вплотную примерно на четверть часа, когда Милли некоторое время наблюдала за одной из самых усердных копиисток. Две или три таких копиистки, в очках, в больших фартуках, совершенно погруженные в свое занятие, вызвали ее сочувствие, на какое-то время предельно его обострив, показав ей – так ей представилось, – как ей следовало жить. Ей надо было стать копиисткой – это так подходило к ее случаю. А случай ее являл собой казус ухода от действительности – необходимость жизни под водой, необходимость быть одновременно беспристрастной и твердой. И вот он – пример, прямо перед тобой: надо только упорствовать и упорствовать.