Генри Джеймс - Крылья голубки

Только после того, как она начала излагать свои мысли о Кейт, Деншер начал, со своей стороны, задумываться над тем, что – при ее манере предлагать свою идею как вполне приемлемую, если только он озаботится ее принять, – не может же она его вовсе не терпеть. Безусловно, в этом и было все дело, она, казалось, пока демонстрирует свою готовность попытаться; совершенно ясно, что, если она по справедливости оценит свое намерение, ей ничего более неприятного делать не придется. «Вы же понимаете, если бы я не была готова пойти гораздо дальше, я не зашла бы так далеко. Меня не интересует, что вы перескажете Кейт, – чем больше вы ей перескажете, тем, вероятно, лучше; и во всяком случае, здесь нет ничего такого, чего бы она уже не знала. Я говорю все это не для нее, я говорю для вас; когда я хочу добиться внимания моей племянницы, я знаю, как это сделать напрямик». Вот так тетушка Мод выражала себя, как бы с непритязательной благожелательностью, простейшими, но самыми недвусмысленными словами; в сущности, она давала понять, что, несомненно, хотя сло́ва умному, вопреки известному изречению, не всегда бывает достаточно, слово доброму всегда достигает цели. Смысл, который наш молодой человек вычитал из ее слов, был таков, что он нравится ей потому, что добр – действительно по ее меркам достаточно добр: то есть достаточно добр, чтобы отказаться ради нее от ее племянницы и спокойно пойти дальше своей дорогой. Но – по его собственным меркам – был ли он достаточно добр для этого? Пока миссис Лоудер более полно выражала свое намерение, Деншер всерьез задался вопросом, не обречен ли он и в самом деле доказывать такую свою доброту?

– Кейт – лучшее из всех известных мне созданий. Вы, разумеется, льстите себя надеждой, что сами это прекрасно знаете. Но я-то знаю это гораздо лучше, чем вы могли бы предположить, – я хочу сказать, намного, намного лучше, чем вы, и мотивы, какими я постараюсь подтвердить вам свою веру в это, перевесят, как мне представляется, все те, что сможете привести вы. Я говорю так вовсе не потому, что Кейт моя племянница, – родство для меня ничего не значит: я могла бы иметь полсотни племянниц и ни одну из них не привела бы в этот дом, если бы эта одна мне не пришлась по вкусу. Не скажу, что не сделала бы для нее ничего другого, но я не потерпела бы ее присутствия в моем доме. А индивидуальность Кейт, по счастью, я заметила давно. Индивидуальность Кейт – к несчастью для вас – это все, чего я могла бы пожелать. Присутствие Кейт – это, как вы понимаете, прекрасно, и я берегу его как утешение моих преклонных лет. Я наблюдала за ней долго, я копила ее качества и давала им, как говорят о вкладах, повышаться в цене; а теперь вы сами можете судить, стали ли они давать прибыль. Теперь я готова согласиться вести переговоры лишь с тем покупателем, кто предложит наивысшую цену. Я могу с ней добиться самого лучшего, и у меня есть собственное представление о самом лучшем.

– О, я совершенно понимаю, – отреагировал на это Деншер, – что ваше представление о самом лучшем никак не подразумевает меня.

Одной из странностей миссис Лоудер было то, что, когда она говорила, ее лицо походило на освещенное в ночи окно, но молчание немедленно задергивало штору. Возможность ответить, как бы предоставленную ее молчанием, нелегко бывало использовать, но еще труднее было бы прервать ее речь. Во всяком случае, ледяной блеск ее обширной поверхности в этот момент ничем не мог помочь ее гостю.

– Я попросила вас прийти не затем, чтобы услышать о том, чего нет, – я просила вас прийти и услышать то, что есть.

– Разумеется, – рассмеялся Деншер, – это и правда великолепно.

Его хозяйка продолжала так, будто его вклад в беседу вряд ли имел отношение к делу:

– Я хочу увидеть ее высоко-высоко, очень высоко и в ярком свете.

– Ах, вам, естественно, хочется выдать ее замуж за герцога, и вы жаждете стереть с ее пути все возможные сучки и задоринки.

На это миссис Лоудер ответила тем, что продемонстрировала ему эффект задернутой шторы, и он тут же почувствовал – вероятно, справедливо, – что допустил непочтительность, а может быть, и грубость. На него, бывало, смотрели так, в неудачные моменты его самонадеянной юности, важные, холодные мужчины – общественные и государственные деятели, но никогда до сих пор, насколько он мог припомнить, ни одна из дам, не облеченных властью, так на него не смотрела. И более, чем что-либо другое, это показало ему меру искусности его собеседницы, а посему – и возможной карьеры Кейт. «Не будьте слишком невозможным», – боялся он сейчас услышать от своей собеседницы, а затем почувствовал, так как услышал, что она заговорила совсем иначе, что она вроде бы отпускает его слишком легко.