Генри Джеймс - Крылья голубки

Медаль и правда висела свободно: помню, что я прекрасно и с полным спокойствием это чувствовал с того самого момента, как заложил почву для Книги первой, ту почву, где Милли, по видимости, так блистательно отсутствует. Я с трудом могу припомнить такой случай – я решусь настаивать на этом даже при вульгарности теперешней публики, – когда бы «начало из далекого далека», такого далекого, как только возможно, и даже, в том же духе, уход далеко «назад», то есть за фасад сюжета, могли быть оправданны с меньшими колебаниями. В этой связи свободные руки были в высшей степени благоприятны – руки, свободой которых я оказался обязан тому, что моя работа заранее потерпела позорный провал, утратив малейшую способность увидеть себя изданной выпусками. Такой провал постоянно подстерегал меня даже с более короткими сочинениями; но значительное по размеру произведение, о котором здесь идет речь (то же подстерегало и «Золотую чашу» тремя годами позже), явилось, не иначе как с неким испуганным изумлением, в мир периодических изданий и редакторов, в мир громовых «успехов» in fine , среди которых ему предстояло почти незаметно затеряться. К счастью, всегда есть что-то бодрящее в альпийском холоде, как на высоком ледяном arête [30], исходящем от холодно встретившего тебя редактора: однако «зелен виноград» может порою поистине опьянять, и рассказчик, достойный своего призвания, с радостью снова почувствует, сколько других возможностей он сумеет использовать. Те, что относятся к «условиям публикации», бывают до некоторой степени интересны или хотя бы как-то стимулируют, но их завлекательность определяется тем, что предлагаемые рецепты зачастую вырастают из почвы, совершенно чуждой той, на которой построено твое сочинение. Они почти всегда оказываются плодами совершенно другой атмосферы, зачатыми при свете, который – внутри самого сочинения – сможет предстать мало чем иным, кроме темноты. И все же, когда они не слишком вредоносны, они часто действуют как испытание мастерства – мастерства такого ремесленника-эксперта, которому нравится подвергаться испытанию, совершенно в том же духе, как лошади чистых кровей нравится ходить под седлом. Тем не менее лучшие и тончайшие черты мастерства, при всем уважении к только что высказанной истине, обычно бывают не результатом компромисса, но рождаются в полнейшей гармонии, и я прекрасно помню, если говорить о случае, который мы теперь рассматриваем, какое чувствовал удовольствие от моих разделов, моих пропорций и ритмов всей моей книги в целом, понимая, что все они покоятся на постоянных, но никоим образом не на кратковременных принципах. Достаточно было того, что внесенные мной изменения были хороши сами по себе; редакторам хватило моего искреннего убеждения, что на самом деле дальнейшее обсуждение структуры книги просто сведется к сокращенному – буквенному – обозначению закона, которому они, то есть редакторы, следуют.

Начать с того, какой «веселый интерес» вызывало у меня установление последовательных центров книги – такая точная их расстановка, чтобы части сюжета, которыми они управляют, счастливо им подчинялись и, обретя соответствующее к себе отношение, составляли бы, так сказать, вполне прочные блоки тщательно выделанного материала, обтесанного до острого края, с тем чтобы они имели вес и массу и силу, чтобы способствовали построению книги, то есть обеспечили ее красоту и желаемый эффект. Таким блоком, вполне очевидно, стало все предварительное представление Кейт Крой, которое, насколько я помню, с самого начала абсолютно отказывалось развертываться иначе, как на языке амплитуды. Язык амплитуды, язык атмосферы, именно эти языки, и только они, помогли моим образам обрести полноту и округлость, способность поворачиваться – ведь у них есть и бока, и спины, какие-то их части оказываются в тени, но они столь же достоверны, как и те, что на солнце. Таковы должны были быть четко поставленные мной условия, всегда и повсюду, и я был весьма далек от того, чтобы недооценивать ту силу, какая потребуется для выражения всего этого, как я сам все это понимал и чувствовал, и количество времени, которое придется потратить, ибо возвращаться сейчас по пройденному пути означает, увы, более, чем что-либо другое, всего лишь отмечать пробелы и ляпсусы, опуская, одно за другим, те намерения, которые, при всем желании, никак не могут быть плодотворны.

Я уже сказал, что процесс создания книги в целом описан с того момента, как были перечислены «блоки», и что это – вполне достоверный вид плана моей работы. Однако план работы – это одно, а ее результат – это совсем другое, так что я, пожалуй, почти готов заявить, что этот результат, как сейчас представляется мне, более всего характерен самыми удачными чертами, которые, в соответствии с моей первой и благословенной иллюзией, должны были весьма ему способствовать. Я встречаю их все, возобновляя знакомство, я горюю о них, снова входя в этот поток, об утраченных ценностях, о явных пробелах, об отсутствующих звеньях, об издевающихся над тобой тенях – обо всем, что, взятое вместе, отражает раннее цветение твоих добрых надежд. Случаи подобного рода, конечно, вовсе не анормальны: они настолько нормальны, что какой-нибудь острый ум наверняка должен был бы к этому времени уже разработать «закон» о степени зависимости энергии художника от его подверженности ошибкам. Насколько и как часто, в какой связи и с какой, почти беспредельной вариативностью должен художник оказаться простофилей, чтобы стать главным объектом «законодателя», хоть отчасти поддающимся измерению как мастер, чтобы заменяющий его образ был реальным, – то есть, иными словами, чтобы такой «закон» мог ощутимо существовать? Мастер же, после серьезного рассмотрения, размещает быки своего моста – ей-богу, казалось, он берет достаточно глубоко, – так смело их устанавливая, однако в результате его мост простирается через поток, очевидно, совершенно независимо от этих качеств – главного достоинства первоначального проекта. Это они были иллюзией в свой назначенный час, но пространство моста, одна ли у него арка или много, самым странным на свете образом представляется реальностью: ведь его погрустневший строитель, проплывая под ним, видит людские фигуры и слышит над собой голоса и понимает, с пересохшим от ужаса горлом, что мост многое несет на себе и его явно «используют».