Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

– Нет, если безбрачие обязательно для одного, оно точно так же обязательно и для другого. Я говорю: «если».

– Позвольте мне отклонить это утверждение. Не бойтесь, что я стану оскорблять ваш слух повторением избитых истин, например, что при всеобщем безбрачии весь род людской исчезнет в несколько лет. Как вы справедливо заметили в ответ на этот софизм: «Долг каждой человеческой души – стремиться к высочайшему совершенству духа, а судьбу рода человеческого предоставить промыслу его творца». Если безбрачие необходимо для духовного совершенства, как мы можем знать, не состоят ли цель и воля всемогущего в том, чтобы род человеческий, достигнув этого совершенства, исчез с лица земли? Таким образом, всеобщее безбрачие было бы легкой смертью для рода человеческого. В то же время, если творец решил, что род людской, достигнув вершины в виде прекрасного, но бесплодного цветка, должен все же и впредь расти и множиться на земле, то разве вы не воскликнули победоносно: «Самонадеянный смертный! Как дерзаешь ты ставить границы власти всемогущего?» Трудно ли ему продлить жизнь человечества каким-нибудь другим способом, не подверженным ни горестям, ни греху, ни страстям, как не подвержена им брачная тайна растительного мира? Можем ли мы предполагать, что ангелы, это бессмертное воинство небес, не увеличиваются ежечасно в числе, все более населяя бесконечное пространство? А между тем на небесах не женятся и замуж не выходят. Все это у вас облечено в красноречивые слова, которые моя память позволяет воспроизвести лишь приблизительно. Но со всем этим я соглашаюсь без колебания.

Мистер Роуч встал, принес из погребца вторую бутылку шато-икема, наполнил стакан Кенелма, опять сел и стал поглаживать другое колено.

– Но, – продолжал Кенелм, – вот в чем мое сомнение…

– Ага! – воскликнул Роуч. – Послушаем, какое сомнение.

– Во-первых, действительно ли безбрачие так необходимо для высшего состояния духовного совершенства, и во-вторых, если это так необходимо, то способны ли смертные к такому совершенству при их нынешней физической природе?

– Очень хорошо сказано! – воскликнул Роуч, с более веселым видом отодвигая свой стакан.

– Видите ли, – продолжал Кенелм, – в этом, как и в других философских вопросах, мы вынуждены прибегать к процессу индукции и выводить наши теории из фактов, нам известных. Взгляните на окружающий нас мир. Разве старые девы или старые холостяки действительно так уж намного выше в духовном отношении, чем замужние и женатые люди? Разве они проводят время подобно индийскому дервишу, в безмятежном созерцании божественного величия и блаженства? Не так же ли они суетны, в своей жизни, как люди, вступавшие в брак так же часто как женщина из Бата [193]? – И, вообще говоря, не бывают ли! они еще эгоистичнее, легкомысленнее и злопамятнее? Право же, я не хочу, говорить сурово о старых девах и старых холостяках. У меня самого три тетушки старые девы, и они прекрасные представительницы женского пола, но я уверен, что все три были бы приятнейшими собеседницами и не менее умственно одарены, если бы были счастливыми женами и ласкали своих детей вместо болонок. Точно так же у меня есть дядя – старый холостяк, Майверс Чиллингли – вы его знаете. Умнейший человек. Но боже мой! Если говорить о духовных размышлениях, то он не мог бы больше дорожить всем земным, имея так много жен, как Соломон, и так много детей, как Приам [194].

Наконец, не происходит ли половина ошибок в мире от разъединения духовной и нравственной природы человека? И, во всяком случае, не путем ли общения с ближними, человек вернее «приближается к ангелам»? И разве подлинно нравственная система – не-силовая? И не требует ли обилие здоровых сил постоянного упражнения? И не приходит ли это упражнение само собой при семейных отношениях, в ходе жизненной борьбы, неизбежной при семейных заботах? Со смиренной недоверчивостью к самому себе излагаю я все эти вопросы. Надеюсь услышать такие ответы, которые вполне убедят мой разум, и я буду от этого в восторге. В корне всего спора лежит любовная страсть. Любовь, должно быть, очень беспокойное, мучительное переживание. Не раз доводила она героев и мудрецов до удивительных проявлений слабости и глупости.

– Тише, тише, мистер Чиллингли, не преувеличивайте! Любовь, несомненно, – гм! – беспокойная страсть. Но всякая эмоция, которая вносит в жизнь застойной лужи свежесть и игривость быстрого потока, тоже беспокойна для лужи. А ведь беспокойны не только любовь и родственные ей страсти например, честолюбие, – но и упражнение умственных способностей, которые вечно работают, меняя наши мысли. Любовь, мистер Чиллингли, имеет свою хорошую сторону, так же как и дурную. Пожалуйста, передайте мне бутылку.