Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

– Успокойтесь, дядюшка, – сказал я с улыбкой, – я все это обдумал, и ни мало не боюсь последствий. Прежде нежели мой отец написал это, то, о чем он говорит, успело сделаться моим тайным желанием. Что касается до наших прочих спутников, их простые натуры устоят против всех этих софизмов… но он и без того уже на половину вылечился от них. Отпустите его со мной, и когда он вернется, он будет достоен места в вашем сердце, на-равне с Бланшь. Я чувствую это, и обещаю вам: не бойтесь за меня! Эта обязанность будет талисманом для самого меня. Я буду остерегаться всякой ошибки, которую может-быть иначе бы и сделал, чтобы не подать ему примера к заблуждению.

Я знаю, что в юности, в предразсудке о первой любви, мы бываем расположены верить, что единственное счастье – любовь и обладание любимым предметом. Но я смело утверждаю, что, когда дядя открыл мне свои объятья и назвал меня надеждой своей старости, опорой своего дома, в то время, как сладкие звуки похвал отца все еще раздавались в моем слухе, я смело утверждаю, что я испытал блаженство более полное, нежели еслибы Тривенион положил руку Фанни в мою и сказал: «она ваша.»

Дело было решено, день отъезда назначен. Без сожаления написал я к Тривениону, и отказался от его предложений. Эта жертва была вовсе не так велика, если даже отложить в сторону весьма-понятную гордость, которая сначала подвинула меня, как покажется она иным, потому-что, при моем довольно-безпокойном характер, я все время моей жизни стремился не к тем целям, которых домогаются ставящие на границах честолюбия изображения двух земных идолов, власти и знатности. Разве не был я за сценой, разве не видел я, скольких радостей стоило Тривениону домогательство власти, как мало счастья знатность дала человеку подобно лорду Кастльтон, обладавшему столькими счастливыми свойствами? Между-тем первая из этех натур было столько же рождена для власти, сколько последняя для знатности! Удивительно, с какою щедростью провиденье вознаграждает за частные обиды фортуны. Независимость или благородное стремление к ней; привязанность с её надеждами и сокровищами; жизнь с помощью искусства, только приспособленная лучше показать природу, в которой физические удовольствия чисты и здоровы, где нравственные способности развиваются соответственно с умственными, и сердце в ладу с головой: будто-бы это пустая цель для честолюбия, и будто-бы она так недосягаема для человека, «Познай самого себя,» говорит древняя философия. «Усовершенствуй самого себя,» говорит новая. Главная цель временного гостя мира не в том, чтобы истратить все свои страсти и способности на видимые вещи, которые он оставит за собою; он обязан возделывать внутри себя то, что может он взять с собою в вечность. Мы все здесь похожи на школьников, которых жизнь начинается там, где кончается школа; наши битвы с школьными товарищами, игрушки, которые мы делили с ними, имена, которые вырезывали высоко или низко на стенах, на столах – долго ли об всем этом помним мы впоследствии? По мере того, как будут копиться над нами новые события, могут ли прежние проноситься в памяти иначе, нежели улыбкой или вздохом? Оглянитесь на ваши школьные годы, и отвечайте?

С предыдущей главы прошло две недели: в последний раз на долгое время провели мы ночь на английской земле. Вечер: Вивиен допущен к свиданью с отцом. Они пробыли вместе более часа, и мы с отцом не решились мешать им. Но часы бьют; уж поздно, корабль отправляется с ночи, пора нам ехать. Дверь тихо отворяется, тяжолые шаги спускаются по лестнице: отец опирался на руку сына. Посмотрели-бы вы, как робко сын поддерживает неверную походку отца. Когда свет упал на их лица, я увидел слезы на глазах Вивиена; выражение Роланда казалось спокойно и счастливо. Счастливо! в ту минуту, когда он расстается с сыном и может-быть навсегда? Да, счастливо, потому-что он в первый раз нашел сына, и он не думает ни о годах, ни об отсутствии, ни о возможности смерти, а благодарит божье милосердие и утешается неземной надеждой. Если вы удивляетесь, почему Роланд счастлив в такое время, стало-быть по пустому старался я заставить его дышать, жить и двигаться перед вами!

…………………………………..

Мы на корабле; поклажа наша приехала прежде нас. Я имел время, с помощью плотника, сколотить в трюме каюты для Вивиена, Гая-Больдинга и меня; чтобы как можно скорее отложить в сторону наши европейские джентльменские привычки, по совету Тривениона, мы взяли места низшего разряда для сбережения наших финансов. Сверх того мы имели то удобство, что находились между своими; наши Кумберланцы окружали нас в одно и то же время и как друзья и как слуги.