Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

– Друг ты мой, твой отец Англичанин: что-жь тут говорить!

Между-тем, так-как ребенок быстро развивался, ему стали давать полную свободу в часы досуга, и он пользовался ею со всею необузданностью своего природного характера. Он сводил знакомство с молодыми посетителями кофеен и расточителями столицы, он сделался отличным стрелком и фехтовальщиком, и приобрел познания во всех играх, где ловкость помогает счастью. Он рано выучился добывать деньги картами и биллиардом.

Но, довольный жизнью у учителя, он старался скрывать свои недостатки и облагораживать свои приемы на время отцовых посещений, при нем выставлял все лучшее из ничтожных своих знаний, и, при своей удивительной способности к подражанию, обнаруживал самые возвышенные чувства, какие находил в повестях и драмах. Какой отец не доверчив? Роланд поверил всему и плакал от радости. И он думал, что пришла пора взять сына и воротиться к старой башне с достойным наследником. Он благодарил и благословил наставника, и взял сына. Но, под предлогом, что ему нужно еще усовершенствоваться в некоторых предметах, юноша упросил отца не возвращаться покуда в Англию, и позволить ему еще несколько месяцев воспользоваться уроками учителя. Роланд согласился, съехал с своей старой квартиры и нанял для себя и для сына другую в том же предместьи, где жил учитель. Вскоре после того, как зажили они под одним кровом, привычные наклонности молодого человека и отвращение к власти отца обнаружились вполне. Отдать справедливость моему несчастному двоюродному брату – он хоть и имел способность к скрытности, но не был на столько лицемер, чтобы систематически продолжать обман. Он умел несколько времени разыграть роль, и сам радовался своей ловкости, но он не мог носить личину с терпением хладнокровного притворства. Кчему входить в грустные подробности, так легко отгадываемые прозорливым читателем! Проступки сына были именно те, к которым Роланд менее всего снисходил. К обыкновенным проступкам молодости никто, я в этом уверен, не мог быть снисходительнее его, но когда что нибудь казалось низко, подло, оскорбляло его как джентльмена и солдата, ни за что на свете не выдержал-бы я его гневного взгляда и презрения, звучавшего в его голосе. И когда, после многих тщетных предостережений и угроз, Роланд нашел своего сына, середь ночи, в обществе игроков и негодяев, стоявшего с кием в руке, в торжестве перед кучкой пяти-франковых монет, вы поймете, с каким бешенством гордый и вспыльчивый капитан разогнал тростью все это общество, бросая ему вслед выигрыш сына, и с каким унижением сын должен был идти за отцом. Роланд увез его в Англию, но не в старую башню; очаг его предков был слишком свят для него, а безумный наследник мог еще осквернить его своей стопою!

Недоверие к домашнему очагу и жизни без вожатого.

И, опираясь на все доказательства, какие мог найти в голове, Роланд стал говорить сыну об обязанностях каждого человека, помимо обязанности к отцу, к имени предков; потом его гордость, всегда живая и вспыльчивая, возмутилась, и без сомнения показалась сыну слишком-холодною и взыскательною. Эта гордость, ни мало не послужив к добру, напротив сделала бездну вреда, потому-что юноша понял обиду отца с ложной стороны, и сказал себе:

– А, так мой отец имеет славное имя, у него знаменитые предки, у него поместья я замок, а мы живем так скромно, и он беспрестанно стесняет мои издержки! Но если он находит причины гордиться всеми этими покойниками, отчего не быть ей и для меня? Эта квартира, этот образ жизни не приличны джентльмену, каков я по его словам!

Даже в Англии цыганская кровь не изменяла себе: юноша, Бог знает где и как, отыскал себе беспутных товарищей; странные лица, одетые в смесь поблекшей роскоши и постоянного безвкусия, поджидали его на углу улицы или поглядывали в окно, боясь только попасться Роланду; но Роланд не мог же сцедить за своим сыном как шпион. И сердце сына все более и более вооружалось против отца, а лицо отца теперь уже не улыбалось сыну. Потом явились заемные акты, и в дверь постучались должники. Какое же впечатление должны были произвести заемные письма и должники на человека, который дрожал при мысли о долге, как горностай от пятна на своей шкурке? И короткий ответ сына на все выговоры заключался в следующем:

– Разве я не джентльмен? это прилично джентльмену.

Потом, быть-может вспомнив опыт сделанный приятелем-Французом, Роланд отворил свою конторку и сказал: