К. Сентин - Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)

Людовик оставил ла Файетт в полном блеске ее прелестей, среди прекрасного убранства; вспомнил момент разлуки с ней в одном из великолепных помещений Лувра, где она, красавица, как бы отражала всю окружавшую ее роскошь. Легкий румянец на щеках, очаровательная небрежность черных шелковистых волос, локонами ниспадавших на беломраморные плечи, глаза, подернутые слезами, которые напрасно старалась удержать, – все это живыми красками рисовалось в его памяти… И вот теперь он опять с ней, но уже не в богатейшей обстановке Лувра, а в скромном и уютном зале, едва освещаемом дневным светом, где на голых стенах одна только картина – благочестивого содержания. Лицо красавицы похудело, опало, оно так бледно… Какая неожиданность, какая разительная перемена для Людовика!

Прошло несколько секунд, девушка подняла на него глаза, полные, как и в день разлуки, слез, – и встретила печальный, величественный взор короля, выражавший одно только – сострадание. Молча протянули друг другу руки и оставались в таком положении несколько секунд, не зная, что сказать, – тем и кончилось свидание. Так и расстались: она – унося в своем впечатлительном сердце высокое чувство самоотвержения; он, как человек холодный и бездушный, – разочарование.

Следующее посещение королем монастыря состоялось уже после того, как ла Файетт для успокоения совести принесла Богу новый обет строгой монашеской жизни. На этот раз она встретила короля в приемной уже не одна, а в сопровождении молоденькой пансионерки монастыря, которой покровительствовала и была с ней очень дружна, – не хотела более видеться без свидетелей с тем, кого прежде искренне любила. Король нисколько, казалось, не оскорбился этим, освобождаясь от затруднительной встречи наедине, как во время последнего свидания с де ла Файетт.

Смущенная, оказавшись третьей в обществе столь высокого и знатного лица, молодая пансионерка в продолжение всего свидания стояла молча, неподвижно, опустив в землю глаза и скрестив руки на груди. Она была как статуя, только на приветливые слова короля, старавшегося ее успокоить, отвечала иногда почтительным поклоном.

При повторном свидании с королем (оно произошло не скоро) она казалась уже не столь застенчивой. Людовик, теперь менее стесняясь перед этим ребенком, обратился к ней с некоторыми вопросами, и она умно, без прежней стыдливости отвечала ему, сопровождая свои речи приятной и простодушной улыбкой, что придает столько прелести девушке в юном возрасте.

Во время визита Людовику неловко стало видеть, что пансионерка продолжает стоять перед ним, и он с вежливостью и любезностью, свойственными ему обычно в обращении с женщинами, попросил ее сесть. Мало знакомая с великосветскими правилами, она сочла, что в знак уважения к королю не следует исполнять эту просьбу монарха; тогда король, встав с кресла и приняв деланно суровый вид, обратился к ней, причем строгость голоса явно ему изменяла:

– Разве вам неизвестно, сударыня, что король Франции даже в просьбах своих повелевает и при его учтивости и вежливости надо на них смотреть как на приказания? Вы не послушались меня с первого раза – именем своей королевской власти я вторично приказываю вам: садитесь!

Сначала испугавшись такого тона, но тотчас успокоившись при добродушном взгляде короля, робкая, смущенная, она медленно опустилась на стул возле ла Файетт и, слегка улыбнувшись и покраснев, склонила русую головку на грудь подруги, а на короля бросила украдкой сердитый взор.

В этот момент сын Генриха IV в первый раз посмотрел внимательно на молоденькую монастырку, и красота ее, при том, что ей семнадцать; кроткое, добродушное выражение лица, без малейшего отпечатка страстей; тонкость и грациозность талии; ясность и чистота взора – все это произвело на него впечатление. Так легко сравнить двух женщин, находящихся перед ним: одна – монахиня, смуглая, в строгом одеянии, с печальным, изнуренным взором, не лишенным, однако, прежней прелести; другая – семнадцатилетняя пансионерка, огненные, выразительные глаза, роскошное платье, вся наружность прелестна, телодвижения грациозны и обворожительны… Бедняжка ла Файетт была своей подруге как тень при картине – такое мнение сложилось у короля.

После минутного молчания – каждое из трех действующих лиц этой сцены оставалось неподвижно на своем месте – король, продолжая со вниманием изучать двух девушек, отделенных от него решеткой, сквозь которую говорят обыкновенно в монастырях с монахинями, решился снова вступить с ними в разговор. Обратился к пансионерке, полулежавшей еще на груди подруги, причем та нежно, почти матерински ей улыбалась: