Вашингтон Ирвинг - Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)

Некоторое время я рисовал сидя между спящими разбойниками и вот наконец увидел приближающегося атамана в сопровождении крестьянина, который вел лошака, нагруженного битком набитыми мешками. Сначала я испугался, что это новая добыча, попавшая разбойникам в руки, но вскоре слова крестьянина меня успокоили и я искренне обрадовался, услышав, что это обещанный обед. Разбойники, тут же сбежавшиеся со всех сторон, казалось, обладали обонянием коршунов. Каждый торопился разгрузить лошака и опустошить мешок.

Первое, что я увидел, был огромных размеров окорок, цветом и толщиной достойный стать предметом кисти Тенирса*. За ним последовал столь же гигантский круглый сыр, мешок жареных каштанов, бочонок с вином и изрядный запас домашнего хлеба. Все было по порядку разложено на траве, и атаман, предложив мне свой нож, пригласил меня пообедать. Мы расселись вокруг припасов, и долгое время не было слышно ничего, кроме работы челюстей и бульканья бочонка с вином, который ходил по рукам. Долгий пост, горный воздух и ходьба возбудили мой аппетит, и никогда еще обед не был для меня столь приятен, как в этот раз.

Время от времени кто-нибудь из шайки посылался для наблюдения за происходящим в долине. Но неприятеля нигде не было видно, и мы могли обедать без помех. Крестьянин получил за съестные припасы почти тройную цену и, довольный выгодной сделкой, весело пошел вниз.

Я почувствовал себя окрепшим после обеда, в котором участвовал, и, невзирая на рану, полученную в доме князя, которая причиняла мне жестокую боль, продолжал наблюдать за разбойниками с любопытством. Эти свирепые люди и их убежища были очень живописны. И их ночлег, и дозоры на форпостах, их безыскусный обед на траве между скал и деревьев – все могло служить темой для художника. К вечеру мое восхищение увеличилось еще больше.

Заходящее солнце, которое уходило за горизонт на краю обширной Кампании, отбрасывало последние лучи на склоны Абруццких гор, поросших лесом. Несколько вершин, покрытых вечными снегами, блестели в отдалении. Их блеск сильно контрастировал с другими, которые, подернувшись тенью, предстали в темно-фиолетовых и пурпурных тонах. С сумерками все приняло угрюмый вид. Воцарившееся повсюду уединение – порождение гор, – скалы и пропасти, огромные дубы, пробочные и каштановые деревья и группа разбойников напомнили мне суровые полотна Сальватора Розы.

Чтобы скоротать время, атаман решил показать мне свои драгоценности и безделушки, полагая, что я знаток таких вещей и сумею точно их оценить. Его примеру последовали и другие, и по прошествии нескольких минут вся трава блестела от ювелирных украшений и драгоценных камней, которые привели бы в восторг любого менялу или даму-модницу.

Среди украшений я заметил много драгоценных камней, запонок, галстучных булавок и перстней, имеющих приличную стоимость, которые некогда принадлежали какому-то важному путешественнику. Я узнал, что разбойники продают свою добычу в ближайших пограничных городах, но так как города эти обычно мало населены и путешественников приезжает туда немного, то на такие дорогие украшения редко находились покупатели. Я уверил их, что за столь роскошные вещи они могут выручить в Риме весьма значительные суммы у богатых чужестранцев, которыми тогда был наполнен этот обширный город. Впечатление, которое произвели мои слова в жадных душах разбойников, было очевидным. Один из шайки, молодой, недавно появившийся у них разбойник, отпросился у атамана, переодевшись идти в Рим, чтобы сбыть там драгоценности. При этом он поклялся особой разбойничьей клятвой – честью разбойника – через два дня вернуться туда, куда прикажет атаман. Атаман согласился, после чего произошло следующее: разбойники столпились вокруг этого юноши, и каждый отдавал те драгоценности, которые хотел продать, и говорил, какую сумму он желает получить. Долго продолжалась у них торговля и мена, и я лично видел, как атаман, ограбивший меня, отдал мои часы, с золотой цепочкой и аметистовой печатью, молодому приятелю за 60 скуди.

Это породило во мне надежду, что когда я рано или поздно вернусь в Рим, то, может быть, верну обратно свои вещи.

Было уже совсем темно, а гонец из Тускулы все еще не возвращался. Мысль, что я, вероятно, еще проведу несколько дней в обществе разбойников, несколько опечалила меня. Атаман приказал своей шайке следовать за ним, чтобы выставить пикеты. Он добавил, что если гонец не вернется в сумерках, то следует переменить ночную стоянку.