Олдос Хаксли - Кром желтый. Шутовской хоровод (сборник)

– Как это верно! – вздыхала Присцилла, кивая устрашающим великолепием своей куафюры.

– Пессимизм, напротив, это союз души с тьмой; это сосредоточенность на вещах низшего порядка; это рабская покорность духа голым фактам, преувеличение важности чисто физических феноменов.

В голове у Дэниса мерно стучал рефрен песни: «Страсть разжигают они во мне». Именно, черт бы их побрал! Он страстный, но недостаточно страстный мужчина, в этом вся беда. Внутри страстный, неистовый, терзаемый – да, «терзаемый» самое подходящее слово – терзаемый желанием. Но внешне безнадежно робкий – как барашек: бе-е-е, бе-е-е, бе-е-е.

Вон они, Анна и Гомбо, двигаются вместе, словно единое гибкое существо. Зверь с двумя спинами. А он сидит в углу и притворяется, будто читает, будто не хочет танцевать, будто вообще презирает танцы. Почему? А все из той же робости – бе-е-е, бе-е-е.

Ну почему он родился с таким лицом? ПОЧЕМУ? У Гомбо лицо словно из меди, как старинный медный таран, которым били в городские стены, пока те не падут. А ему, Дэнису, досталось совсем другое лицо – овечье.

Музыка смолкла. Единое гармоничное существо распалось на два. Раскрасневшаяся, чуть задыхающаяся Анна, покачиваясь, пересекла комнату и, подойдя к пианоле, положила руку на плечо Генри Уимбушу.

– А теперь вальс, пожалуйста, дядюшка Генри, – попросила она.

– Вальс, – повторил тот и развернулся к шкафчику, в котором хранились валики. Вынув из пианолы отыгравший валик, он, как покорный раб, безропотный и вымуштрованный, вставил новый. «Тарам, тарам, тарам-пам-пам…» Мелодия тягуче поплыла по комнате, словно корабль по гладкой маслянистой поверхности волны. Четырехногое существо, еще более грациозное, еще более гармоничное в своем движении, чем прежде, заскользило по паркету. Ах, зачем он родился с таким неправильным лицом?

– Что читаете?

Он вздрогнул и поднял голову. Это была Мэри.

Ей удалось вырваться из неуютных объятий мистера Скоугана, который уже нашел новую жертву в лице Дженни.

– Так что же вы читаете?

– Не знаю, – искренне признался Дэнис. Он закрыл книгу и взглянул на обложку, книга называлась «Vade mecum [25] Дословно «иди со мной» ( лат. ); карманный справочник, путеводитель. скотовода».

– Думаю, вы поступаете очень разумно, что сидите и спокойно читаете, – сказала Мэри, уставившись на него. – Не понимаю, зачем люди танцуют. Это так скучно.

Дэнис ничего не ответил; она раздражала его. От кресла у камина донесся низкий голос Присциллы:

– Вот скажите мне, мистер Барбекью-Смит, вы же все знаете о науке… – Какой-то нечленораздельно-протестующий звук послышался из кресла мистера Барбекью-Смита. – Эта теория Эйнштейна. Похоже, она переворачивает с ног на голову всю вселенную. Я так беспокоюсь за свои гороскопы. Видите ли…

Мэри возобновила атаку.

– Кто из современных поэтов нравится вам больше всего? – спросила она.

Дэнис вскипел от ярости. Вот чума, почему эта девица не оставит его в покое? Он хотел слушать эту ужасную музыку, смотреть, как они танцуют – о, они делали это так грациозно, словно были созданы друг для друга! – и в одиночестве смаковать свое страдание. И тут приходит она и подвергает его этому абсурдному допросу! Прямо какой-то «Вопросник Мангольда»: назовите три болезни, поражающие пшеницу… Кто из современных поэтов нравится вам больше всего?..

– Блайт, Майлдью и Смат [26] Названия болезней растений. , – ответил он лаконично, как человек, ни секунды не сомневающийся в своем выборе.

В ту ночь Дэнис несколько часов не мог заснуть. Смутная, но болезненная печаль терзала его. Он чувствовал себя несчастным не только из-за Анны; его мучили мысли о самом себе, о будущем, о жизни в целом, о вселенной. «Ах, эти страдания юности, – то и дело повторял он, – как же они чудовищно утомительны». Но тот факт, что название собственного недуга было ему известно, ничуть не помогал излечиться от него.

Сбросив на пол одеяло и подушки, он встал и нашел облегчение в сочинительстве. Ему хотелось облечь в слова и запереть в них, как в клетке, свою безымянную печаль. Примерно через час из клякс и зачеркнутых каракулей родилось девять более-менее законченных строк.

Дэнис прочел вслух то, что получилось; потом швырнул листок в корзину для бумаг и снова лег. Буквально через несколько минут он уже спал.