Джек Керуак - Видения Коди

Что-то все равно было неистовое в воздухе на Рождество 1948-го – у меня была «Охота», Декстер Гордон и Уорделл Грей срезали друг друга тенорами, у меня были четыре из их сторон, что в беленьком домике в деревне им дули хорошо и громко, когда Коди подъехал с Джоанной и Дылдой, как мертвые, когда внутрь заглядывал через окна, жертвы Кодиной неистовой трагической судьбы, он всегда разрывался, лишь бы дунуть. Коди был скалист и странен: «Эй, чувак», приветствовали мы; нервный, потирая живот, он тут же запустил мою пластинку, только громче, нежели я когда-либо осмеливался из-за того, что моя сестра неверно понимала боп, снаружи чужак по всем своим целям и намереньям из Калифорнии с трупами в машине, в одной лишь футболке, клонясь и дуя перед фонографом, как добрые старомодные стародавние джазовые трясуны, что в натуре, бывало, терялись без стыда и зазрения совести в джазовых залах; а Коди хотел себе джаза мощного, простого, вроде раннего свинга Коулмена Хокинза и Чу Берри; мои мать, сестра, прочие, великие войска хмурой родни Юга с великими лицами генералов Гражданской войны и пограничных (матриархов) – Ох черт бы драл – (совершая ошибку в следовании сбежавшей нити сюжета, уже написанной) – наблюдая за ним, на самом деле, в изумленьи, а позднее остальные двое, когда проснулись все прыщавые и серые, и вели себя невозмутимо.

В машине я увидел, что Коди совершенно завладел душами Дылды и Джоанны, и так оно было тысячи миль; «Так, дорогуши, мы все сидим на переднем сиденье, Джоанна, пизденка медовая, у меня на коленке, кореш Джек дальше, большой теплый Дылда у дверцы, посредством коей ему выпадает пользоваться, черт, эт нормалек, фух, индеец, ух ты, навахо, одеяло, вжик», пульнув машиной по дороге, покуда, после нескольких часов, достаточных для того, чтоб пала малая тьма, а рождественские огни зажглись, и еда, мы рвали на север вчетвером, абсолютно совершенный водитель, бах, трах, маниакально возбужденный во всякий миг, а иногда вопящий так, как Эд Уинн смеется, мы оказались в Уошингтоне и дальше в Балтимор, Филли, где мы мыли посуду – но никогда, учтите, я в смысле, Нью-Йорк, давно прошедшие возбужденья на заснеженной дороге и по причинам, давно уж позабытым. Именно потому я по этим историческим вопросам несусь галопом – Коди с тех пор прошел маршем дальше, хоть до сих пор я вижу, как он носится головотяпом, скользит «Брюзгою» Марксом в небесах – Довольно сказать, в Калифорнии, после того, как Джоанна поимела – он бросил меня с нею без гроша, то есть попросту уехал с перекрестка О'Фаррелла и Гранта, сказав, что вернется, и пяти минут не прошло после того, как машина наконец остановилась во Фриско из преисподней, и укатил на восток, наши пожитки на тротуаре, ее туфля на высоком каблуке торчит из моего свитера, его взрыв завершился – но на самом деле нет, несколько ночей спустя – фактически, когда я уехал, он планировал кражу со взломом с Джоанной – но не в самом деле – у нее был сладкий папуля, а у того фатера, они стояли на тротуаре – разговаривая об этом, в улете – там были памятные джазовые ночи – Дылда Гайяр, который так завис лишь на балдеже и дует отпадный груз, Коди сказал: «Он знает время» – Затем я вернулся через всю страну, один, обратно в солдатскую школу в Нью-Йорке, автобусом, через Бьютт, снега, ночь Биттеррута, завывающие метели в Северной Дакоте, Миннеаполисе, Чи, крал яблоки в Пеннсильванских бакалеях, вновь прибывши в Нью-Йорк как раз в аккурат проводить Эда Грея, Дейва Шёрмена и Биффа Бьюферда на «Королеве Марии» в Париж, и Францию, везет же сволочам – но события и впрямь затягиваются – но время прошло – не стану даже еще раз упоминать про время – и наконец весной 1949-го я выехал сам, один, во Фриско, увидеть Коди, и он вернулся со мной в Нью-Йорк в какой-то момент в Небраске на скорости сто десять миль в час. Но все это – Божже – там были пушки с Джоанной, направленья в висок – «всю ту зиму у меня было дуло у виска, да-с, сударь!» – (сквозь ее почтовую щель он мог видеть, как ей ввинчивают моряки) – дальнейшие ссоры, уговоры, переговоры, рождались малявки, Коди при этом, скажем, вызывала посреди ночи железная дорога, и он отваливал в тумане в своих «ливайсах» с фонарем тормозного кондуктора, ключами, курткой, с непокрытой головой и старательный, и дикий в галогенных лампах рельсовой ночи, (покуда потом в серьезности своей зрелости не стал уже носить синих кондукторских мундиров как пассажирский тормозной кондуктор и выглядел великолепно). Из Нью-Йорка в Калифорнию нас с Коди в машине останавливали дважды, поездка 1948-го (песня «Медленной лодкой в Китай» была популярна, так на самом деле звали наш «хадсон»), снова в 1949-м, трижды, полиция, подозревавшая наш внешний вид, однажды на лужайке в Детройте, в районе моей бывшей жены; однажды на улице, обшмонали; на дороге в Айове снова – но поздней, все это. Судьбы наши были весьма смешанны и межпутанны, дико!