Джек Керуак - Видения Коди

(На виселице) ДЖЕК. Я хотел рассказать о – но мозоли, эт —

(Х-Р-Я-П-Ш, его повесили )

Пейотлевая фантазия, в какой-то миг по пейотлю я не знал, что курил сигарету, она ощущалась странным крошечным овощем от того, как вертелась и трепетала у меня в руке, початок капусты, но это было лишь потому, что Коди свернул косяк так неправильно, и он извращался в руке. Думаю, я наконец-то все понимал, должен был, с тех самых пор, как оказался больше не способен улететь по «Ч», поскольку после знаний кактусного растенья ничего не обладает качеством неожиданности. Коди просто стоял себе. «Ничё не происходит», – грит он мне – «Бож, Коди, ты про чё это? Я никогда так не упаривался и не обдалбывался с тех пор, как принимал героин и „Дилаудид“, и все эти толстожопые наркотики давно прошедшей поры еще до безвредного листа». «Безвредного, гришь?» – подмигивает моя мать с таким лицом, какого я никогда не сумею забыть. А Пейотль вдвое хуже! «Коди! это конец сердца, у этих зеленых диких яблочек у тебя в животе в их дереве яд» – мне не приходило в голову, что кактус был отравой, и надо было внимательней присмотреться к тем иголкам, кактус с его большой ящеричьей шкурой и ядовитыми дырами пуговок с бешеными волосиками, грукующими пустыне, чтоб сожрать сердца наши заживо, акх – «Это говно тебя прикончит, это не обычная срань, индейцам, которые это едят, жить осталось недолго, эта штука осуществление самоубийства, твой ум тебе говорит, как ты можешь умереть, выбирай, что хочешь; Я вижу, – сказал я Эвелин, – как могу выйти сегодня вечером и всю ночь дуть в эту дудку изо всех своих легких со всей своей мочи, я ж могу умереть, я ж и умру».

«А сразу перед врубишься?» – спрашивает у меня она.

«Нет – да – думаю, да – ох, точно, но эта дрянь такая кошмарно мощная, что пойдешь и сделаешь, если только тебе захочется. Это Джон Паркмен и сделал, покончил с собой по Пейотлю, новая сонная таблетка, от Трагической Кэрол к Печальному Хиповому Джону, ух ты —» Я рассказываю ей что угодно, все, и все это правда и звенит в воздухе, вот как прямо сейчас у тебя и меня, а Эвелин немного скептична – «Скажем, я хочу есть», – говорит Коди Эду (который нас подсадил); «Нет, – говорит Эд, – никто не ест, пока я не скажу».

Мы все сидим кругом, вверху, внизу, в подвале, на чердаке, спокойный почтенный вечер пятницы; Эд читает вслух поэзию Ирвина Гардена, не щерясь, идеалистично, серьезно, с фрисковскими телеграфными проводами, что я вижу за ним в своих грезах о нем, урожденном во Фриско, как Себастьян давным-давно читает поэзию типа в Бостоне, чувак, наверху на серо-туманном чердаке Фриско Сиско; Коди спокойно созерцает свой потрох, похлопывая, говоря: «Ырп, ну, наверно, сейчас я блевать не стану; скоро наверняка смогу поесть. Меня не тащит, а тебя?»

Тем временем я сижу на кровати, на которой сплю, с дудкой вокруг шеи и палкой чая во рту, думая про девчонок, девчонок, гляжу грязные картинки, меня ощутимо тошнит, держусь, в желудке у меня дрожь, сердце бьется безудержно, ум трепещет от активности души под низом, эта прагматичная плоть у тебя в областях сердца и живота (и боится лежать тихо и созерцать виденья,) глаза мои сдвигают на мне плоскости потолка, я заметил лишь раз, волосы мои свисают прядями с квадратными краями, черноголов, как индеец, Коди то и дело повторяет, что я похож на индейца, а я ему говорю, что бабабушка моя ирокезка в Северном Гаспэ, 1700-й, поскольку я принадлежу к расе того индейца, кого выпихивали отовсюду в Новом Свете западного полушария, кроме Америки, ха ха – Дети совершенно изумлены нами весь день напролет, ни слова вымолвить не осмеливаются, ни коснуться, как будто мы кактус, а мы удолбались до мозга костей, влюбленно пялясь на луну на кушетке бок о бок, с болтающимися руками и свешенными языками.

«Я в натуре расслабился», – грю я —

«Черт, да я тож», – признает Коди с мягким и примирительным видом; нет, он не в улете, он как Ирвин Гарден.

«Черт, я знаю все тайны улета, слышь мя? – тут не промахнется, нетушки, судырь мой —» потому что Коди не слушает, лишь внезапно пейотль вынуждает его сказать: «Ты что это произнес только что, Джек?» А я и вспомнить-то не могу; но по пейотлю я всего-то и должен, что оглянуться у себя в уме, как снова смотрю вот на эту страницу, чтоб знать, что это такое я произнес. «Я знаю все тайны о том, как улетать и оставаться улетевши, и все время все понимать, а они утверждают, будто для того, чтоб быть чокнутым, и вот сейчас я чокнут, я знаю, что сейчас я чокнутый. Но я произнес речь, правда, Коди?»