Джек Керуак - Видения Коди

Но лига, когда происходило это днем, обладала своею собственной жизнью; по ночам она больше не занимала моего (меня), то была штука для следующего дня; по ночам, я зависал на великой тьме за уличным фонарем на грунтоколейке перед домом, что была под величайшим огромнейшим деревом на свете, в нем был такой ХЛыст, что слышно аж до самого Сакраменто, Калиф., да я и не о Комптоне к тому ж говорю; чтоб ты знал, я никогда не выезжал из своего старого родного городка Лоуэлла, когда рассказываю все, что знаю о благородных деревах. Днем ли вечером, то дерево все их побивало. Чего, я помню ту ночь, когда г-н Урэйр, живший через дорогу, рассвирепел на маленького Мизинка-Мигунка, чьего имени я не помню, но он сделал что-то не то, так скажу, он был моим рабом, он пресмыкался у ног моих у меня в кухне, пока я сидел со своими комиксами «Оператор 5» и «Тайный агент Икс-9» (хотя к тому времени фаза рисованья Тайного Агента Икс-9 в частности – я думаю, моим последним и самым безуспешным, и быстро умершим комиксом в замысле и Героем был парень по имени «Краник» – как упадок цивилизации – подумай об этом); но я помню, как тому пацану устроили адскую трепку, опирался на забор, под деревом, а мужик ему трясет ему пальцем и устраивает головомойку, за что-то, меж тем как большое дерево хлещет над ними по высокому таинственному ветерку вечера. Врубался ль я в вечер? что это вообще за вопрос? Я спал на веранде, у меня были покровы на качальных качелях; весь скрип за меня творили сучья великого дерева; и тихо голоса ветров долетали из-за трав Поля «Дрейкэтских Тигров», что ныне курлыкали под чумовой шум сверчков и, может, даже чумовой скрип пружины, качавшейся на заднем сиденье аллейки влюбленных в машине, запаркованной под сосною домашней базы, и в росе; через все это прилетал ветер, нагруженный вестями о верхних лесах и тех местах, где фермеры вроде Роберта Фроста хлопали рано поутру амбарными воротами и шумели так, что эхо разносилось аж через два или три владенья и примыкающие леса и мелкие речки, на самом деле ручейки, текучие ручейки с мелкими стремнинами, что, вместе с тем, насупившимися мартами могли разбухать и затапливать и ужасать лес, я в смысле, покуда уже ожидаешь увидеть, как трупы станут тыкаться в тот горб, что раньше был основаньем летней ныряльной доски; посредством чего, и поистине, говоря короче, я грезил об этих лесах и тех потопах, и о великих символических странствиях, глубоких столь же, сколь Одиссея тормозного кондуктора, что начинается с вызова льготника туда-то и туда-то, и он обязан предоставить, но – и ехал-то я к Коди, стало быть, но как поручитель и, может, на замену; Африка никогда не бывала дольше некоторых перегонов, что я претерпевал по краю Соснового Ручья моих грез; так и налетал сладкий ночной ветерок от тех вод, и с поля, и мшил и огромился в движенье, великое стенанье, швыряя дерево, столь измученное, столь смурноликое дерево, что меня отнюдь не удивило, а лишь оповестило о нормальных законах страшного суда, когда оно опрокинулось спичкою в яро-яро урагане, октябрь 1938-го, месяц и почти что неделя, если определенно не она, смерти Томаса Вулфа.

Тот день начался, фактически, ураганный день, довольно ясно с внезапного быстринного рывка тощих взнузданных туч поперек ослепительно бледной небеси; добавить к этому весь ужас, туч, несшихся так быстро наперегонки, что не вполне верится и глядишь дважды, словно б на комедианта в дешевом кино, проверяя; столь зловещий день и вводное бедствие, что по пути домой, в серости Эйкен-стрит возле свалки, телефонный столб вспыхнул, и выстроились машины гасить огонь из своих шлангов; пожарные машины и расчеты, кого за час или два вдруг предупредят, поскольку все и власти в одновременном изумленье осознают, что на этот северный промышленный городок в Новой Англии налетел полномасштабный ураган. До сего дня, в диких и девственных лесах возле Этола, и на Западе, в Беркширах, в унылейших топях к востоку от Хартфорда или к западу от Вустера, или северо-востоку от Спрингфилда, или снаружи грубого мрачного Фитчбёрга утесов и дикой сосны, громадные древесные стволы полегли, гнутые, на землю из-за того Урагана 1938-го… лишь езжай ночью, стопом ночью под Биллерикой, Масс., и пусть этот старый тормозной кондуктор Б-и-М [43], который ходит воскресным утром в церковь Св. Маргарет в Высокогорьях Лоуэлла, рассказывает про хаос, что видел он тогда и до сих пор зрит его знаки в лесу, когда на поездах зарабатывает он себе на хлеб туда и сюда во тьме и угольном дыму ночи. Я знал одного такого парня, Кадфилда, но хотя возвращаясь, к серой и тусклой трагедии того горящего телефонного столба, я нипочем не узнаю, почему он казался мне столь зловещим или как мог я почувствовать грозящую ярость и ужас (ну, это ж и был ужас кое для кого, тех, кто утратил собственность, и даже тех без собственности, кто не понимает, почему Бог насылает на людей ужасные бури, не злорадствует тайно на волноломах по зиме или в велосипедных поездках к Швейцарию с крутящейся тарелки анчоусов (Хумпф); но довольно, давай теперь поспим, давай засвидетельствуем, наутро, можно ль каким-либо способом выделить интересные абзацы материала во всем этом бегущем потоке сознания, что сгодятся как прогрессирующие молниеносные главы великого очерка о чудесах света, покуда он непрерывно просверкивает в ретроспекции; как, например, этой ночью я набрал холодной воды в стакан над раковиной, покуда все были в улете и тут же мне полностью и совершенно напомнило о прохладных точных водах Соснового Ручья летним днем.