Курт Воннегут - Матерь Тьма

До окончания в 1945 году войны я зарабатывал на жизнь как автор и диктор нацистских пропагандистских передач, вещая на англоязычные страны. Я был ведущим экспертом по Америке в Министерстве народного просвещения и пропаганды. После войны оказался в первых рядах военных преступников, главным образом потому, что мои преступления свершались до неприличия открыто.

12 апреля 1945 года близ Герсфельда меня задержал лейтенант Бернард Б. О’Хара из американской Третьей армии. Я был на мотоцикле, без оружия. Мне полагалась униформа – голубая с золотом, но я ее не носил. На мне была штатская одежда – синий шерстяной костюм и изъеденное молью пальто с меховым воротником.

Случилось так, что за два дня до этого Третья армия заняла Ордруф – первый нацистский лагерь смерти, который увидели американцы. Меня отвезли туда и заставили смотреть на все это – засыпанные известью ямы, виселицы, столбы для порки и на горы трупов с вспоротыми животами, в струпьях, с вылезшими из орбит глазами. Американцы хотели показать, к чему привела моя деятельность.

На виселицах Ордруфа можно было повесить одновременно шестерых. Сейчас там на каждой веревке болталось по охраннику. Ясно, что меня тоже собирались вздернуть. Я в этом не сомневался и с интересом смотрел, как спокойно висят на веревках шесть охранников. Они умерли быстро.

За этим занятием меня и сфотографировали. Позади стоял лейтенант О’Хара, тощий, как молодой волк, и полный ненависти, как гремучая змея.

Фотографию поместили на обложку журнала «Лайф», и она чуть не получила Пулитцеровскую премию.

Меня не повесили.

Я совершил государственную измену, преступления против человечности и собственной совести, но остался жив. Вышел сухим из воды, потому что на протяжении всей войны был американским агентом. В моих радиопередачах содержалась закодированная информация из Германии. Кодом могли быть подчеркнутая манерность речи, паузы, фразовое выделение, покашливание и даже запинки в ключевых предложениях. Я никогда не видел тех, кто давал мне инструкции, указывая, в каких местах передачи использовать данные приемы. До сих пор я не знаю, какая информация проходила через меня. По простоте кодов предполагаю, что просто отвечал «да» или «нет» на вопросы, которые задавались настоящим агентам. Иногда, как, например, во время подготовки высадки в Нормандии, инструкции усложнялись, и тогда моя речь звучала, как у больного в последней стадии двухсторонней пневмонии.

В этом заключалась моя помощь союзникам. И именно она спасла мою шею от веревки.

Мне обеспечили прикрытие. Американским агентом меня так и не признали, но мое дело прикрыли. Освободили по причине не существующих документов о моем гражданстве и помогли скрыться.

В Нью-Йорк я вернулся под вымышленным именем, тогда и начал новую жизнь на чердаке с крысами и видом на тайный садик.

Обо мне забыли – и настолько, что я вернул себе прежнее имя, и никто не подозревал, что я тот самый Говард У. Кэмпбелл-младший.

Иногда я видел свое имя в газете или журнале – не отдельно, как имя некой важно персоны, а в длинном списке исчезнувших военных преступников. Ходили слухи, будто я скрываюсь в Иране, Аргентине, Ирландии… Говорили, что израильские агенты ищут меня повсюду.

И все же пока ни один агент не постучался в мою дверь. Никто не пришел за мной, хотя каждый мог прочитать на моем почтовом ящике: «Говард У. Кэмпбелл-младший».

Ближе всего к разоблачению я был под конец своего пребывания в чистилище Гринич-Виллидж, когда обратился к доктору еврею, жившему со мной в одном доме. У меня воспалился большой палец.

Доктора звали Абрахам Эпштейн. Он жил с матерью на втором этаже. Они недавно что въехали.

Я назвал свое имя, для доктора оно ничего не значило, но мать навострила уши. Эпштейн был молод, только что окончил медицинский институт. У матери, грузной, неповоротливой, морщинистой старухи, был печальный, настороженный взгляд.

– У вас известная фамилия, – сказала она. – Вы это наверняка знаете.

– Простите?

– Вы знаете кого-нибудь по имени Говард У. Кэмпбелл-младший? – спросила старуха.

– Думаю, где-нибудь такой найдется.

– Сколько вам лет?

Я ответил.

– Тогда вы должны помнить войну.

– Хватит о войне, – попросил ее сын ласково, но твердо. Он бинтовал мой палец.

– И вы никогда не слышали радиопередач Говарда У. Кэмпбелла-младшего из Берлина? – поинтересовалась она.