Эрик Сати - Заметки млекопитающего

Он не пренебрегает никакими печатными средствами: публикуется в церковных буллах, малотиражных газетках предместий, многотиражных столичных газетах, специализированных музыкальных изданиях, модных журналах. Распространяет свои воззвания среди прохожих, читает свои сообщения перед концертами, делится идеями в письмах, оставляет заметки на полях нотных тетрадей. Лишь осмысляя все эти разрозненные литературные откровения в целом – как составные части одного большого произведения, – можно по достоинству оценить уникальность и парадоксальность его творчества.

Распределение текстов в сборнике следует принципу классификации в наиболее полном собрании литературных сочинений Сати, подготовленном Орнеллой Вольта (Erik Satie . Écrits / Réunis par Ornella Volta. P.: Éditions Champ libre, 1981): первая часть «Всем» – подписанные или приписанные Сати тексты, опубликованные в периодике; вторая часть «Некоторым» – деловая и дружеская переписка, а также «клерикальные» обращения и воззвания; третья часть «Себе» – заметки на полях клавиров и музыкальных тетрадей, а также записки на карточках с идеями, прожектами, аннотациями и прокламациями, тайно хранившиеся в архиве Сати при жизни и найденные после его смерти. В четвертую часть включены избранные воспоминания современников о Сати. В переводе сохранены некоторые особенности авторской пунктуации.

Валерий Кислов

Пусть меня упрекнут в краткости: мне все равно.

Далеко не многим современным музыкантам с монмартрского холма довелось жить два-три века назад; их имена были неизвестны широкой (и даже узкой) публике. Все изменилось и, кажется, особенно – за последние десять лет.

Я хотел бы – под защитой какого-нибудь талисмана и на безопасном расстоянии от всяких бруколяков – хотя бы раз осуществить свое самое заветное желание: сочинить статью, увековечивающую и прославляющую наиболее почитаемых музыкантов Монмартра .

Но, охваченный смущением, которое, успокоившись, я объяснил бы чрезмерной робостью, вызванной душеспасительной благоговейностью, я вынужден – разумеется, к сожалению, – отказаться от этой большой по моим расчетам задачи; ибо, несмотря на присущую мне сноровку, не сумею в столь узких рамках выразить все величие своей мысли и раскрыть в полном объеме заявленную тему. Зато я решил уведомлять встречаемых на Монмартре лиц о том, что они смогут без труда – за определенную плату, разумеется, – прослушать несколько концертов в превосходных кабаре, уместившихся на этой чудной возвышенности, дабы получить почти фотографическое представление о том, что мне следовало бы сейчас описать.

И тогда они услышат своими собственными или чужими ушами столь утонченные звуковые колебания, что не смогут не воскликнуть: Если музыка не нравится глухим, пусть они даже немы, то это еще не повод ее игнорировать .

Засим я без всяких церемоний ретируюсь.

Его искусство? О нем рассказывать не буду, уж не обессудьте! Лучше ограничусь несколькими общими впечатлениями.

К чему говорить о столь курьезной просодии? Филина поет: «Я- а белокурая Титания»; Лаэрт декламирует: «Красавица, смилуйтесь на- ад нами». Довольно.

Где же я оставил свой зонтик?

В связи с преклонным возрастом его предложили выбрать представителем музыкального величия Франции. Кандидатура была принята без возражений, как, впрочем, и без особой радости. Всем было все равно.

Хорошо еще, что зонтик недорогой.

Положение, которое он занял в мире официальной музыки, было высоким, хоть и не возвысило его в глазах людей искусства: что-то вроде видной и почетной должности генерала, командующего армейским корпусом. «Не так уж и плохо», – скажете вы. «Не спорю», – отвечу я.

Наверное, я забыл зонтик в лифте.

Внешность? Высокий, сухопарый, мрачный: вроде пугала. Оригинальничал тем, что прижимал руки к туловищу и никогда не продевал их в рукава плотного плаща из ратина, очень широкого, из-за чего казалось, будто у него на закорках вечно сидит кто-нибудь из его приятелей.

Мой зонтик, должно быть, очень переживает из-за того, что меня потерял.

Возможно, у него были очень толстые руки. «Или он не мог ими пошевелить?» – подскажете вы. Не думаю. Редингот и жилет, облачавшие его согласно укоренившимся правилам, были черного цвета и приличного вида.

Он умер, осыпанный почестями.