Генри Джеймс - Бостонцы

Летописец, собравший воедино эти свидетельства, не считает нужным далее цитировать красноречивые слова Верены, тем более что Бэзил Рэнсом, услышав всё это, пришёл к определённому умозаключению. Он оценил её способности выступать на публике, её навыки в ведении дискуссии, и выяснил суть предлагаемых реформ. Её речь сама по себе была не более ценна, чем милое эссе, заученное наизусть и рассказанное красивой девочкой в школьном классе. Она была слабой, несвязной, непоследовательной и общей, хотя и достаточно яркой в приглушённом свете ламп миссис Бюррадж. Если подойти к ней серьёзно, то она недостойна была ни того, чтобы на неё ответить, ни того, чтобы с ней поспорить, и Бэзил Рэнсом подумал, что лишь благодаря тому, что на дворе стоит такой сумасшедший век, подобное представление может быть принято за интеллектуальное усилие и попытку привнести ясность в вопрос. Он спрашивал себя, что бы он – или кто угодно другой, подумал, если бы мисс Ченселлор, или даже миссис Луна стояли сейчас на сцене вместо нынешнего оратора. Он чувствовал, что личность говорящего имеет огромное значение, отчасти потому что голос Верены был не таким, как у Олив или Аделины, отчасти потому что Верена была невыразимо красива, и, что ещё важнее для него, потому что в этот момент, стоя там, он осознал, что влюблён в неё. Он ничем не выдал этого озарения, он просто стоял, глядя на открывшуюся ему картину, хотя комната начала покачиваться у него перед глазами, как и фигура Верены. Это не сделало смысл её речи яснее для него: он лишь чувствовал её присутствие, наслаждался звуками её голоса. При этом он продолжал оценивать её и нашёл, что у неё очень слабая аргументация, и она слишком многословна. Для него было наслаждением думать, что её успех является лишь следствием того, что общество сбито с толку, и её миссия не более чем фарс, быстротечная мода, глупая иллюзия, и что на самом деле она предназначена для чего-то совершенно иного – для семьи, для него, для любви. Он перестал следить за её выступлением и понял, что оно окончено, и что оно успешно, лишь когда комнату заполнили бурные аплодисменты, гул голосов и звук отодвигаемых стульев. Присутствующие хлынули, захватив течением и его, в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Признаки роскоши, упомянутые миссис Луной, здесь, похоже, были воплощены в блеске хрусталя и серебра и в ярких оттенках таинственных яств и аппетитных желе. Он потерял из виду Верену, унесённую куда-то в облаке комплиментов, и подумал с отеческим беспокойством, что после такой продолжительной речи она, должно быть, очень проголодалась, и надеялся, что кто-нибудь догадается принести ей еду. Едва отойдя от стола – желание поужинать лучше, чем обычно, вовсе не было для него на первом месте, – он буквально столкнулся с мисс Таррант, идущей под руку с молодым человеком, в котором он узнал хозяина дома – улыбающегося нарядного юношу, который час назад прервал его беседу с Олив. Он вёл её к столу, а люди расступались перед ними, сопровождая Верену восхищёнными возгласами и взглядами. Она была прекрасна, и они были прекрасной парой. Увидев его, она протянула ему левую руку – другую держал мистер Бюррадж, – и сказала:

– Итак, теперь вы поверили?

– Нет, ни единому слову! – ответил Рэнсом весело и добродушно. – Но это совершенно не важно.

– О, это очень важно для меня! – воскликнула Верена.

– Я имел в виду, для меня. Мне совершенно не важно, согласен ли я с вами, – сказал Рэнсом, искоса поглядывая на молодого мистера Бюрраджа, который отделился от них, чтобы принести Верене угощение.

– Ах, ну раз вы такой равнодушный!

– Это не потому, что я равнодушный! – он посмотрел ей прямо в глаза, выражение которых тут же изменилось. Она принялась жаловаться своему спутнику, который принёс ей тарелочку с чем-то очень аппетитным, что мистер Рэнсом отличается от других, что он самый сложный субъект из всех, с кем ей приходилось сталкиваться. Генри Бюррадж улыбнулся Рэнсому, показывая, что помнит их разговор, а миссисипец сказал себе, что не удивительно, если между этими двумя молодыми успешными красивыми людьми уже встал вопрос о свадьбе, о котором донесла ему миссис Луна. Мистер Бюррадж был успешен, и это сквозило в его взгляде, но успешен не из-за твёрдого характера или значительного ума, а потому, что он богат, галантен, красив, весел, очарователен и носит восхитительную камелию в петлице. И он был уверен в том, что успех к Верене пришёл по чистой случайности, о чём свидетельствовал тон, которым он воскликнул: