Генри Джеймс - Бостонцы

Он вовсе не собирался выполнять её просьбу и просто сказал:

– Конечно, Олив должна была знать, что я приду.

– Она бы знала, если бы вдруг вы не стали так неожиданно спокойны, после того как я покинула Мармион. Могло показаться, что вы смирились и решили ждать.

– Так и было, несколько недель. Они закончились вчера. Я был в ярости, когда узнал, что вы исчезли, и в течение недели после этого я два или три раза пытался найти вас. Потом я остановился, решив, что так будет лучше. Я знал, что вы очень хорошо спрятаны. Я решил даже не пытаться вам писать. Я чувствовал, что могу ждать – я много думал об этом в тот последний день в Мармионе. К тому же, мне казалось более приличным оставить вас с ней ненадолго. Возможно, вы скажете мне сейчас, где вы были.

– Я была с отцом и матерью. Она отправила меня к ним, с письмом. Я не знаю, что было в нём. Может быть, деньги, – произнесла Верена, которая теперь готова была рассказать ему всё, что угодно.

– И куда они увезли вас?

– Я не знаю – мы были в разных местах. Однажды мы день провели в Бостоне, но только проездом, в карете. Они были так же испуганы, как Олив. Они хотели, во что бы то ни стало, спасти меня!

– Тогда им не следовало приводить вас сюда сегодня. Как вы могли сомневаться, что я приду?

– Я не знаю, что думала, и не знала, пока не увидела вас – и вся моя сила тут же покинула меня. И если бы я попыталась говорить – когда вы сидели в зрительном зале – я бы постыдно провалилась. Здесь была ужасная сцена – я молила о задержке, о времени, чтобы прийти в себя. Мы ждали и ждали, и когда я услышала, как за дверью вы говорите с полицейским, мне показалось, что всё прошло. Но если вы покинете меня, все мои страхи вернутся! Они снова затихли – отец, должно быть, заинтересовал их.

– Я надеюсь на это! – воскликнул Рэнсом. – Если мисс Ченселлор наняла полицейского, она, должно быть, ожидала меня.

– Это случилось уже после того, как она узнала, что вы здесь. Она выскочила в вестибюль с отцом – это он поймал его и приставил сюда. Она заперла дверь: может быть, она боялась, что толпа сломает её. Я не ожидала этого, но в тот момент, когда я услышала ваш голос по ту сторону, меня будто парализовало – я не могла сдвинуться с места. Мне стало казаться, что лучше поговорить с вами. И теперь я могу выйти,– добавила Верена.

– Моё дорогое дитя, есть ли у вас шаль или накидка? – только и ответил Рэнсом, оглядываясь вокруг. Он обнаружил длинный меховой плащ, брошенный на кресло, поднял его и, не дав ей времени сопротивляться, набросил на неё. Она позволила ему сделать это и стояла, закутанная в плащ с головы до ног. Она сказала лишь:

– Я не понимаю. Куда мы идём? Куда вы меня ведёте?

– Мы должны успеть на ночной поезд до Нью-Йорка, и утром мы сразу же поженимся.

Верена продолжала смотреть на него глазами, полными слёз.

– И что делать людям? Послушайте! Послушайте!

– Ваш отец перестал их интересовать. Они кричат и топают, потому что следуют своей природе.

– Но она прекрасна, их природа! – рыдала Верена.

– Дорогая, это одно из заблуждений, которое я для вас собираюсь развеять. Послушайте их, это ведь всего лишь бесчувственные звери! – Холл наполнялся яростным шумом, который всё рос и рос, настолько, что Верена снова обратилась к нему в мольбе.

– Я могу успокоить их одним словом!

– Попридержите свои успокаивающие слова для меня – они все вам понадобятся, ведь впереди у нас много времени, – сказал Рэнсом, смеясь.

Он снова распахнул дверь, которая вела в вестибюль, но был отброшен назад яростным напором миссис Таррант. Увидев свою дочь, готовую уйти, она бросилась к ней, отчасти в порыве негодования, отчасти в слепом желании удержать, и, осыпая её слезами, упрёками, молитвами, обрывками разумных доводов и повторяющимися словами прощания, заключила её в свои объятья, которые одновременно были и высшей нежностью, и тем наказанием, которое она три минуты назад грозилась привести в исполнение, и попыткой удостовериться в побеге собственной дочери.

– Мама, дорогая, это всё к лучшему, я ничего не могу поделать, я всё так же люблю тебя. Отпусти меня, отпусти меня! – Верена запнулась, поцеловала её снова, пытаясь освободиться и протягивая руку Рэнсому. Он видел, что сейчас она хочет только уйти. Олив была на расстоянии вытянутой руки, на пороге комнаты, и, посмотрев на неё, Рэнсом понял, что её слабость улетучилась. Она снова пришла в себя, она была сильна в своём опустошении. Он, казалось, навсегда запомнит выражение её лица. Невозможно было представить более яркое воплощение разбитой надежды и уязвлённой гордости. Сухая, отчаявшаяся и неподвижная, она всё ещё выглядела неуверенной. Её серые сверкающие глаза смотрели вперёд, как будто готовясь встретить саму смерть. Рэнсом видел, даже в такой момент, что, если бы она встретила её, облачённую в сталь или пылающую огнём, она бы без колебаний бросилась на неё, как героиня, какой она и была. В то же время возбуждение толпы в зале росло и снова спадало, подобно колышущимся волнам, пока Селах Таррант и агент говорили с ней, пытаясь успокоить её, преуспевая на какое-то мгновение, но затем снова и снова терпя крах. Словно сметённые каким-то резким порывом, дама и джентльмен были вытолкнуты из прохода, и Рэнсом, глядя на них, узнал миссис Фарриндер и её мужа.