Генри Джеймс - Бостонцы

Это место поразило его поистине имперским размахом. Высокие двери на верхних балконах, гулявшие туда и сюда под напором зрителей и швейцаров, напомнили ему вомиториумы, о которых он читал в описании Колизея. Огромный орган позади сцены, заставленной рядами стульев для хористов и местных знаменитостей, устремивший вверх свои сверкающие трубы и литые шпили, был украшен у основания бронзовыми портретами великих музыкантов и ораторов. Зал выглядел настолько внушительным, что, хотя аудитория всё прибывала, она не могла наполнить его, и можно было только догадываться, сколько же здесь будет людей, когда он будет заполнен. Рэнсом вдруг осознал, что бесстрашие двух молодых женщин, решившихся принять столь серьёзный вызов, должно быть поистине грандиозным, особенно, учитывая вечное напряжение Олив, которая никогда не могла освободиться от своих страхов и тревог, от предчувствий катастрофы и попыток определить вероятность провала. В передней части сцены стоял высокий, но узкий стол, похожий на пюпитр, накрытый красным бархатом. Возле него находился светлый резной стул, на который, как Рэнсом был уверен, Верена никогда бы не села, хотя он мог представить, как она опирается на его спинку. Позади полукругом были выстроены около дюжины кресел, очевидно, предназначенных для друзей выступавшей, её спонсоров и покровителей. Зал наполнялся звуками. Люди с шумом усаживались в свои откидные кресла, и снующие по залу мальчишки, надрываясь, кричали: «Фотографии мисс Таррант – галерея её жизни!» или «Портреты Оратора – история её карьеры!», но всё равно едва слышны были во всеобщей массе звуков. Рэнсом не успел заметить, как несколько кресел позади трибуны оратора оказались заняты, и через несколько мгновений даже с такого расстояния он узнал кое-кого из сидевших. Осанистая женщина, с лоснящимися волосами и заметными издалека бровями, могла быть только миссис Фарриндер, тогда как мужчина рядом с ней, в белом пальто, с зонтом и неприметным лицом, вероятнее всего, был Амариа, её муж. На другом конце полукруга из кресел разместилась другая пара, в которой Рэнсом, незнакомый с некоторыми главами жизни Верены, без удивления узнал миссис Бюррадж и её скользкого на вид сына. Очевидно, их интерес к Верене был не просто мимолётной причудой, ведь они, как и он сам, проделали путь из Нью-Йорка, чтобы услышать её. Были там и другие люди, незнакомые ему. Но некоторые места до сих пор пустовали. Одно из них, без сомнения, предназначалось Олив. Рэнсому, несмотря на всю его озабоченность, подумалось, что одно из них должно было оставаться пустым, чтобы почтить присутствующую здесь в качестве незримого духа мисс Бёрдси.

Он купил одну из фотографий Верены и нашёл её невообразимо отвратительной. Он также купил и её биографию, которую многие зрители сейчас читали, но только смял её и отправил в карман, чтобы рассмотреть потом. Верена не была причастна к этим проявлениям предприимчивости и неуёмного восхваления. Он видел только Олив, сражающуюся, трудящуюся не покладая рук, жертвующую хорошим вкусом ради создания шумихи, пытающуюся примирить себя с этой отлаженной системой. Боролась она или нет, но во всём этом было что-то показное, и это заставило щёки Рэнсома пылать ещё сильнее – он жалел, что у него нет денег, чтобы выкупить весь запас этих штучек у горластых мальчишек. Внезапно звуки органа поплыли по залу, и он понял, что началась увертюра. Это, как и всё прочее, казалось ему чепухой, но у него не было времени думать над этим. Он уже сорвался со своего места, которое специально выбрал неподалёку от конца ряда, и добрался до одной из бесчисленных дверей. Если прежде у него не было чёткого плана, то теперь он поддался внутреннему импульсу, чувствуя укол стыда за промедление. Его расчёт заключался в том, что Верена, всё ещё скрываемая подругой от публики, не успеет за эти несколько минут добраться до сцены. Поэтому он ничего не потерял, ожидая у сцены. Но теперь он должен был воспользоваться моментом. Перед тем как выйти из зала в вестибюль, он остановился, повернувшись спиной к сцене, и оглядел собравшуюся публику. Она стала ещё более многочисленной, и, залитая ровным светом многочисленных газовых ламп, вкупе с мрачной атмосферой, которая всегда преобладает в таких местах, казалась мутной и зловещей. Он испытал приступ беспокойства, думая о том, что хочет помешать всеобщему наслаждению зрелищем, и на секунду представив, какой может быть ярость разочарованной толпы. Но мысль об опасности только заставила его быстрее шагать через уродливые коридоры. Его план казался достаточно ясным сейчас, и ему даже не пришлось спрашивать дорогу к одной из маленьких дверей, в которую он собирался выйти. Выбирая утром своё место, он убедился в том, что оно находится на той стороне здания, в которой, исходя из расположения сцены, находилась гримёрная. Теперь ему не пришлось долго идти. Никто не окликнул и не остановил его. Слушатели мисс Таррант всё прибывали (это событие, очевидно, имело беспрецедентный успех у публики), целиком занимая внимание швейцаров. Рэнсом открыл дверь в конце коридора и увидел перед собой нечто вроде вестибюля, совершенно пустого, не считая того, что у второй двери, напротив него, стояла фигура, при виде которой он на мгновение замедлил шаг.