Уильям Теккерей - Ярмарка тщеславия (litres)

– Мы собираемся прогнать Бони, сэр, – сказал Доббин, встревоженный яростью старика: жилы вздулись у него на лбу, и он гневно барабанил кулаком по своим бумагам. – Мы собираемся прогнать его, сэр, – герцог уже в Бельгии, и мы со дня на день ждем приказа о выступлении.

– Не давайте ему пощады! Привезите нам голову негодяя, сэр! Пристрелите подлеца, сэр! – ревел Седли. – Я и сам пошел бы в армию, клянусь… Но я разбитый старик, разоренный этим проклятым негодяем… и шайкой воров и мошенников, наших же англичан, которых я сам вывел в люди, сэр, и которые катаются теперь в каретах, – добавил он дрогнувшим голосом.

Доббин был немало взволнован при виде этого некогда доброго старого друга, почти обезумевшего от горя и кипевшего старческой злобой. Пожалейте падшего джентльмена, вы все, для кого деньги и репутация – главнейшие блага. А ведь так оно и есть на Ярмарке тщеславия.

– Да, – продолжал старик, – бывают же такие ехидны – ты их отогреваешь, а потом они жалят тебя. Бывают такие нищие – ты помогаешь им сесть на лошадь, а они же первые давят тебя. Вы знаете, на кого я намекаю, Уильям Доббин, мой мальчик. Я говорю об этом гордеце, об этом разбогатевшем негодяе с Рассел-сквер, которого я знавал без гроша в кармане. Молю Бога и надеюсь, что еще увижу его таким же нищим, каким он был до того, как я ему помог.

– Я кое-что слышал об этом, сэр, от моего друга Джорджа, – заметил Доббин, стараясь поскорее подойти к цели. – Ссора между вами и его отцом крайне огорчила его, сэр. И я даже имею к вам поручение от Джорджа.

– А, так вот какое у вас дело! – крикнул старик, вскочив со своего места. – Что? Пожалуй, он еще шлет мне соболезнования? Так, что ли? Весьма любезно со стороны этого напыщенного нахала с его фатовскими замашками и вест-эндским чванством. Он, чего доброго, все еще шатается около моего дома. Если бы мой сын обладал храбростью настоящего мужчины, он пристрелил бы его. Это такой же негодяй, как и его отец. Не желаю, чтобы его имя упоминалось в моем доме. Проклинаю тот день, когда я позволил ему переступить мой порог. Я предпочту увидеть свою дочь мертвой, чем замужем за ним.

– Джордж не виноват в жестокости своего отца, сэр. Если ваша дочь любит его, то вы сами немало способствовали этому. Кто дал вам право надругаться над привязанностью двух молодых людей? Неужели ради своего каприза вы готовы сделать их несчастными?

– Запомните, это не его отец разрывает брак! – выкрикнул старый Седли. – Это я запрещаю! Его семья и моя расстались навеки. Я низко пал, но не настолько. Нет, нет! И вы так и скажите всему их отродью – сыну, отцу и сестрам, всем, всем!

– Я убежден, сэр, что у вас нет ни власти, ни права разлучать этих молодых людей, – отвечал Доббин тихим голосом. – И если вы не дадите дочери своего согласия, она никоим образом не должна считаться с вашей волей. Нет разумного оправдания тому, чтобы она умерла или влачила жалкое существование только из-за вашего упорства. По моему мнению, она уже так крепко связана брачным обязательством, как если бы оглашение их брака было сделано во всех лондонских церквах. И может ли быть лучший ответ на обвинения Осборна, – а ведь он вас действительно обвиняет, – чем просьба его сына позволить ему войти в вашу семью и жениться на вашей дочери?

Казалось, проблеск чего-то похожего на удовлетворение пробежал по лицу старого Седли, когда перед ним был выдвинут этот довод. Но он все еще продолжал твердить, что никогда не даст согласия на брак Эмилии с Джорджем.

– Придется обойтись без вашего согласия, – заявил, улыбаясь, Доббин и рассказал мистеру Седли, как давеча рассказывал миссис Седли, о побеге Ребекки с капитаном Кроули. Это, очевидно, позабавило старого джентльмена.

– Вы, господа капитаны, ужасный народ! – промолвил он, перевязывая свои бумаги, и на лице его показалось какое-то подобие улыбки, к изумлению только что вошедшего подслеповатого лакея, который еще ни разу не видал подобного выражения лица у мистера Седли, с тех пор как тот повадился в эту унылую кофейню.

Мысль о нанесении своему врагу, Осборну, такого удара, видимо, смягчила старого джентльмена, и, когда их беседа закончилась, они с Доббином расстались добрыми друзьями.

– Сестры говорят, что у нее брильянты с голубиное яйцо, – посмеивался Джордж. – Представляю, как они идут к цвету ее лица! Когда она увешается своими драгоценностями – должно быть, получается настоящая иллюминация. А ее черные волосы вьются, как у Самбо. Наверное, она продела себе в нос кольцо, когда ездила представляться ко двору… Ей бы в волосы пучок перьев – и это будет настоящая belle sauvage [42]!