Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Но о чем может грезить четырнадцатилетний мальчишка и откуда черпать материал для своих мечтаний? Сильвио взахлеб читает приключенческие романы и не столько даже читает, сколько живет в них. Переносясь в мир разбойников и индейцев, он одновременно уподобляет этому миру окружающую действительность, хотя такая идентификация и чревата определенными психологическими последствиями: когда Сильвио мысленно примеряет на себя костюм разбойника, к благородству книжного героя примешивается известная доля самолюбования, а покровительство обездоленным вдовам и сиротам несколько отступает перед ощущением собственного могущества. Авантюрный герой вообще двойствен — к такому выводу приходит и сам Сильвио в конце романа, в очередной раз вспоминая своего кумира, Рокамболя: бескорыстное хитроумие легко переходит в расчетливую хитрость.

Первый роман Арльта населен плутами и полон плутней. Мир увиден как подмостки, на которых разыгрываются веселые и невеселые плутовские истории — трагическая мозаика романа, которая и формально соотносится с традицией испанской пикарески XVII в.

Родство с плутовским романом у «Злой игрушки» сколь очевидное, столь же и непростое. По своему социальному происхождению герой Арльта вполне годится на роль пикаро — барочный плут, как правило, происхождения скромного. Отмечая основные черты традиционного образа пикаро, Л. Е. Пинский в предисловии к роману Матео Алемана (1547–1614) «Гусман де Альфараче» пишет, что он «остроумен и нередко образован», что «пикаро пуще всего презирает труд и постоянные обязанности» и, что также важно для нас, он «человек с идеями» (то есть тот же «inventor»). Плут обуреваем «жаждой свободы от оков земных и небесных». По отношению к остальным персонажам пикаро находится, так сказать, в положении сюжетно привилегированном: если, как правило, все прочие персонажи это персонажи-маски, персонажи-иллюстрации, то сам пикаро — характер незавершенный, «открытый», и именно ему дана возможность судить мир.

Соотнесенность с традицией плутовского романа подтверждается и стилистически. Впрочем, фоном, на который проецируются похождения Сильвио, служит не только классическая пикареска, но и та бульварная литература, которой он зачитывается. Авантюрный роман, казалось бы насквозь придуманный, инкрустируется в повседневность, которая, что самое удивительное, на поверку ни в чем не отличается от нелепой книжной экзотики. Читая роман Арльта, мы как бы читаем одновременно две книги или, вернее, одну — с двойным ключом. «Книжное» и «жизненное» то противопоставляются, то совпадают, но в любом случае воспринимаются соотнесенно.

Ввиду дефицита истинно высоких чувств, героического, действительность рядится в книжную патетику, которая далеко не всегда ей к лицу. Возникает путаница, и в результате часто неприглядное и будничное приобретает колорит и значительность, а стертый литературный штамп насыщается жизнью.

Социальная критика в романе, «социологические отступления» — не просто декларации. Арльт улавливает патетически обличительную интонацию плутовского романа и переносит ее на современный материал. С другой стороны, филиппики против социального зла вырастают непосредственно из эмоций, из жизненного опыта героя, и нельзя не согласиться с теми критиками, которые видят одну из основных заслуг Арльта в том, что он подошел к социальным проблемам не извне, а увидел их изнутри.

Язык арльтовской прозы тоже извлекает эффекты из столкновения просторечья и нарочитой книжности. Постоянный контрапункт иронического и серьезного делает героев Арльта, по его собственному определению, «юродствующими трагиками».

При всем своем фактографическом и нарочитом автобиографизме первый роман писателя дает остраненную модель мира. Связь между характерами и поступками персонажей нарушается, и часто одно оказывается неадекватным другому. В этой неадекватности — корень гротескного, барочного, фантастического, и именно ее имеет в виду Рауль Ларра, когда пишет, что «персонажи Арльта всегда в той или иной степени карикатурны». Сильвио, подобно плуту XVII в., находится с миром в отношениях игровых, но у Арльта это игровое начало пронизывает все сюжетное и фабульное построение. Герои Арльта — притворщики. Лицедейство их отчасти вынужденное, но они отнюдь не бесталанные актеры — в этом им опять-таки приходит на помощь традиция.

Классический плутовской роман по сути своей не трагичен. Он может быть окрашен скепсисом, может быть полон ламентаций по поводу несовершенства бытия, сетования на испорченность человеческой натуры, но никогда в фокусе изображения в нем не оказывалась душевная борьба человека. Стержень пикарески — это, как правило, проблема среды, обусловленность поведения внешними обстоятельствами. В поле зрения Арльта прежде всего — внутренняя жизнь героя, объявившего миру войну, но вынужденного бороться с ним его же оружием. Как писал Рауль Ларра: «На самом деле они (герои Арльта. — В.С. ) ищут света. Но они ищут его в грязи и оставляют несмываемые пятна на всем, к чему бы ни прикасались».