Сьюзан Хинтон - Изгои

Он попытался было сесть, как вдруг всхрипнул, стал белее наволочки и потерял сознание.

Медсестра выпроводила меня за дверь.

– Поэтому я к нему никого и не пускала, боялась, что этим все и кончится.

В дверях я столкнулся со Смешинкой.

– Сейчас к нему нельзя, – сказала медсестра, поэтому Смешинка отдал книжку ей.

– Проследите, чтобы он ее увидел, когда очнется.

Она взяла книжку и закрыла дверь. Смешинка долго простоял, глядя на эту дверь.

– Лучше б это был кто угодно из нас, но только не Джонни, – наконец сказал он, и в кои-то веки голос у него был серьезный. – Мы бы справились, только без Джонни – никак.

Резко обернувшись, он сказал:

– Пойдем, навестим Далласа.

Мы вышли в коридор и увидели мать Джонни. Я ее знал. Маленькая женщина с прямыми черными волосами и такими же черными глазами, как у Джонни. Но на этом все их сходство заканчивалось. У Джонни-кекса взгляд был боязливый и чуткий, у его матери – подлый и злой. Мы прошли мимо и услышали, как она говорит медсестре:

– Но я имею право его увидеть. Он мой сын. Мы с отцом растили его, из сил выбивались, и вот что мы получили взамен? С этим хулиганьем, которые ему никто, он, значит, хочет видеться, а со своей родней – нет… – Тут она заметила нас и с такой ненавистью на нас поглядела, что я чуть не попятился. – Это все из-за вас! Шляетесь ночами где-то, по тюрьмам таскаетесь и, уж не знаю, что еще вытворяете…

Я думал, она сейчас на нас накинется. Вот правда.

У Смешинки глаза сузились, и я побоялся, что он сейчас как что-нибудь сказанет. Я не люблю, когда на женщин ругаются, пусть даже и за дело.

– Неудивительно, что он тебя на дух не выносит, – бросил Смешинка.

Он явно собирался ей все высказать, но я его оттащил Меня мутило Неудивительно, что Джонни не хотел ее видеть. Неудивительно, что он ночевал у нас или у Смешинки, а в хорошую погоду спал на поле. Я вспомнил маму… прекрасную и золотую, как Газ, мудрую и решительную, как Дэрри.

– Господи ты боже! – сказал Смешинка срывающимся голосом, и я, кажется, впервые видел, что он вот-вот заплачет. – И ему с ней жить!

Мы поспешно зашагали к лифту. Я надеялся, что у сестры ума хватит не пускать мать Джонни к нему в палату. Он этого не вынесет.

Когда мы вошли, Далли препирался с медсестрой. Увидев нас, он улыбнулся во весь рот.

– Чуваки, рад видеть! Эти… эти больничники курить мне запрещают, на волю хочу!

Мы уселись, улыбаясь друг другу. Далли ничуть не изменился – такой же вспыльчивый и упрямый. Далли был в норме.

– Тут ко мне недавно Шепард заходил.

– Джонни говорил. Чего хотел?

– Сказал, что видел мое фото в газетах и глазам своим не поверил, когда увидел, что под ним не написано: «Внимание: розыск!» Он на самом деле приходил, чтоб соль на рану посыпать – насчет схлеста. Блин, как же жаль, что меня там не будет.

А ведь только на прошлой неделе Тим Шепард сломал Далли три ребра. Но Далли с Тимом Шепардом всегда были друзья-приятели, даже когда дрались – понимали ведь, что они два сапога пара.

Далли, смеясь, сказал мне:

– Ну ты, малыш, до чертиков меня тогда напугал. Я уж думал, убил тебя.

– Меня? – удивился я. – Это почему?

– Да когда ты из окна выпрыгнул. Я всего-то хотел тебя с ног свалить, чтоб огонь затушить, а ты рухнул как подкошенный, и я подумал, что высоковато ударил и шею тебе сломал. – Он задумался на минутку. – Рад, что не сломал, кстати.

– Это уж точно, – засмеялся я.

Далли мне никогда не нравился, но тут мне впервые показалось, что мы с ним как будто друзья. А все потому, что он радовался, что меня не убил.

Далли поглядел в окно.

– А… – спросил он совершенно будничным тоном, – как там малыш?

– Мы только что от него, – ответил Смешинка, видно было, что он не знает, говорить ли Далли правду или не стоит. – Ну, я в этом плохо разбираюсь, конечно… но… как по мне, а выглядит он очень плохо. Перед нашим уходом он вырубился вообще.

У Далли побелели скулы, он стиснул зубы, выругался.

– Смешинка, у тебя с собой этот твой модный нож с черной ручкой?

– Нуда.

– Давай сюда.

Смешинка вытащил из заднего кармана свой заветный трофей. Десятидюймовый выкидной нож с блестящей черной ручкой, лезвие выскакивает от малейшего нажатия. Награда за то, что он два часа бесцельно слонялся по хозяйственному магазину, чтобы отвлечь от себя подозрения. Нож был острым, как бритва, Смешинка за этим следил. Насколько я знаю, он даже в драке им ни разу не воспользовался; если ему нужен был нож, он пользовался своим старым, складным. Но этот нож был его радостью, его гордостью, поводом для хвастовства – стоило ему познакомиться с каким-нибудь новым грязером, как он тотчас же вытаскивал этот нож и давай выпендриваться. Далли знал, как много этот ножик значит для Смешинки, и раз уж он его попросил, значит нож ему был позарез нужен, и все тут. Не о чем разговаривать. Смешинка протянул Далли нож, даже глазом не моргнув.