Джон Голсуорси - Пустыня в цвету

– Мне не хотелось тебя беспокоить, дядя.

Проницательные голубые глаза Хилери превратились в узенькие щелки. Он выпустил целое облако дыма.

– Меня беспокоит только то, что огорчает тебя. Ты уверена, что жребий брошен?

– Да.

Хилери вздохнул.

– Ну что ж, остается с этим примириться. Но люди любят превращать своих ближних в мучеников. Боюсь, что он, как говорят у нас, получит плохую прессу.

– Не сомневаюсь.

– Его я помню смутно: высокий, язвительный молодой человек в коричневом жилете. Все такой же язвительный?

Динни улыбнулась.

– Со мной он пока не очень язвительный.

– Надеюсь, в нем не бушуют «всепожирающие страсти»?

– Этого я у него тоже не замечала.

– Я хочу сказать, Динни, что когда такой тип утолит свои аппетиты, в нем непременно проснется пещерный житель. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да. Но мне кажется, что у нас с ним главное – это «родство душ».

– Ну, тогда, дорогая, желаю вам счастья! Только не жалуйся, когда люди начнут швырять в вас каменьями. Ты идешь на это с открытыми глазами, уж не обессудь! А ведь куда легче, когда тебе самой наступают на ногу, чем видеть, как бьют по голове того, кого любишь. Поэтому возьми себя в руки с самого начала, не то ему с тобой будет только хуже. Если не ошибаюсь, ты тоже легко выходишь из себя.

– Постараюсь этого не делать. Когда выйдет книжка Уилфрида, прочти там поэму под названием «Леопард», в ней описано, что он тогда чувствовал.

– А-а, – неопределенно протянул Хилери. – Оправдывается? Это ошибка.

– То же самое говорит и Майкл. А я в этом не уверена, – думаю, что в конце концов это правильно. Во всяком случае, книжка вот-вот выйдет.

– Тут-то и пойдет потеха. «Подставь другую щеку», «гордыня не позволяет драться» – все это всегда было только людям во вред. В общем, он сам лезет на рожон.

– Я тут ничего не могу поделать.

– Понимаю; вот это и обидно. Как подумаю, сколько раз еще ты «ничего не сможешь поделать»… А как насчет Кондафорда? Тебе не придется из-за этой истории с ним расстаться?

– Только в романах люди непреклонны; да и там они в конце концов либо умирают, либо сдаются, чтобы героиня могла быть счастлива. А ты не замолвишь за нас словечко перед папой?

– Нет, Динни. Старший брат никогда не может забыть своего былого превосходства перед младшим.

Динни встала.

– Ну что ж, большое тебе спасибо за то, что ты не веришь в геенну огненную, а еще больше за то, что ты о ней даже не заикнулся. Я не забуду того, что ты мне сказал. Значит, во вторник, в час, у главного входа, и лучше закуси на дорогу, – занятие это очень утомительное.

Когда она ушла, Хилери снова набил трубку.

«„А еще больше за то, что ты о ней и не заикнулся“! – мысленно повторил он ее слова. – Эта молодая особа не без ехидства! Интересно, часто ли мой сан заставляет меня говорить то, чего я не думаю». И, заметив, что в дверях появилась жена, он спросил:

– Мэй, как ты думаешь, я шарлатан? Как духовное лицо?

– Конечно, милый. А разве может быть иначе?

– Ты хочешь сказать, что догматы, которые проповедует священник, слишком узки для всего многообразия человеческой натуры? Но, по-моему, они и не могут быть шире! Хочешь пойти во вторник на Выставку цветов?

Миссис Черрел подумала: «Динни могла бы сама меня пригласить!» – и ответила с улыбкой:

– С удовольствием.

– Давай тогда постараемся попасть туда к часу дня.

– Ты с ней разговаривал о ее делах?

– Да.

– И переубедить ее невозможно?

– Никак.

Миссис Черрел вздохнула.

– Вот жалость! А как ты думаешь, когда-нибудь это забудется?

– Двадцать лет назад я сказал бы «нет». А теперь – не знаю. Как ни странно, но хуже всего им придется не от людей религиозных.

– Почему?

– Потому, что с ними они не будут сталкиваться. Они будут иметь дело с военными, с колониальными чиновниками, с англичанами там, за морем. Но наиболее сурово ее осудят в собственной семье. На нем клеймо труса. И клеймо это куда приметнее, чем самая кричащая реклама.

– Я вот думаю: как отнесутся к этому наши дети? – сказала миссис Черрел.

– Как ни странно, мы не знаем.

– Мы гораздо меньше знаем.

Тут и тетя Эм, и дядя Хилери, и его Жена о наших детях, чем их сверстники. Интересно, неужели и мы так относились к своим родителям?

– У наших родителей был к нам чисто биологический подход; у них была на нас управа, и поэтому они очень неплохо в нас разбирались. Мы же всегда стараемся вести себя с детьми, как равные, изображать нечто вроде старшей сестры и брата, поэтому мы ничего и не знаем. И, отказавшись от одной возможности знать, не приобрели другой. Это довольно унизительно, но они хорошие ребята. В истории с Динни опасна не молодежь, а те, кто по опыту знает цену престижу Англии, – они по-своему правы. И те, кто думает, что на его месте они бы никогда так не поступили. А вот эти уж никак не правы!