Айн Рэнд - Атлант расправил плечи

– Совещание по какому вопросу?

– Вы столкнулись со многими трудностями, и мы хотим помочь вам, чем только сможем.

– Я не просил о помощи.

– Сейчас ненадежные времена, мистер Риарден, общественное настроение очень изменчивое и взрывное, очень опасное, и мы хотим иметь возможность защитить вас.

– Я не просил защиты.

– Но вы наверняка понимаете, что мы можем представлять для вас ценность, и если вам от нас что-то нужно…

– Не нужно ничего.

– Однако у вас наверняка есть проблемы, которые вы хотели бы обсудить с нами.

– Таких проблем нет.

– Тогда… в таком случае, – Холлоуэй перестал делать вид, что оказывает любезность, и откровенно попросил, – тогда, может, просто выслушаете нас?

– Если вам есть что сказать мне.

– Есть, мистер Риарден, разумеется, есть! Мы только и просим, чтобы вы нас выслушали. Дали нам шанс. Приезжайте на это совещание. Вы не свяжете себя никакими обязательствами.

Холлоуэй понял, что сболтнул лишнее, и умолк, услышав насмешливый, оживленный голос Риардена:

– Знаю.

– Ну, я имел в виду… то есть… ну как, приедете?

– Хорошо, – ответил Риарден. – Приеду.

Он пропустил мимо ушей благодарную лесть, обратил только внимание на то, что повторял Холлоуэй:

– В семь вечера, четвертого ноября, мистер Риарден… четвертого ноября, – словно эта дата имела какое-то особое значение.

Риарден положил трубку, откинулся на спинку кресла и стал смотреть на отблески пламени домен на потолке. Он знал, что это совещание – западня; знал и то, что те, кто ее расставил, ничего не получат.

Тинки Холлоуэй положил трубку в своем вашингтонском кабинете и нахмурился. Клод Слэгенхоп, президент организации «Друзья глобального прогресса», нервозно жевавший спичку, сидя в кресле, поднял на него взгляд и спросил:

– Неважные дела?

Холлоуэй покачал головой.

– Он приедет, но… да, дела неважные.

И добавил:

– Сомневаюсь, что он пойдет на это.

– Так мне и сказал мой простофиля.

– Знаю.

– Сказал, что нам лучше не пытаться.

– К черту твоего простофилю! Мы должны! Придется рискнуть.

Этим простофилей был Филипп Риарден, неделю назад он доложил Клоду Слэгенхопу:

– Нет, он не возьмет меня к себе, не даст мне работы, я старался, как ты требовал, старался изо всех сил, но все без толку, он не пустит меня на свой завод. А что до его настроения – поверь, оно скверное. Хуже, чем я ожидал. Я знаю его и могу сказать, что у вас нет ни единого шанса. Его терпение на пределе. Надавим еще чуть-чуть, и оно лопнет. Ты сказал, что большие парни хотят быть в курсе. Скажи им, пусть не делают этого. Скажи, что он… Господи, Клод, если они на это пойдут, то упустят его!

– Немного же от тебя толку, – сухо сказал Слэгенхоп, отворачиваясь. Филипп схватил его за рукав и спросил с нескрываемым страхом:

– Послушай, Клод, по… по директиве десять-двести восемьдесят девять… если он уйдет, то… то не будет никаких наследников?

– Совершенно верно.

– Они заберут завод и… и все?

– Таков закон.

– Но… Клод, они не поступят так со мной, правда?

– Они не хотят, чтобы он уходил. Ты это знаешь. Удержи его, если сможешь.

– Но я не могу! Сам знаешь, что не могу! Из-за моих политических взглядов и… и за всего, что я сделал для тебя. Ты знаешь, кем он меня считает! Я никак не могу удержать его!

– Что ж, тем хуже для тебя.

– Клод! – воскликнул Филипп в панике. – Клод, они не оставят меня за бортом, правда? Я свой человек, разве не так? Они всегда говорили, что я свой, что я нужен им… что им нужны такие, как я, а не как он, люди с моим… с моим потенциалом, помнишь? И после всего, что я сделал для них, после всей моей веры, службы, преданности делу…

– Чертов болван, – отрывисто произнес Слэгенхоп, – да без него, на кой черт нам ты?

Утром четвертого ноября Хэнка Риардена разбудил телефонный звонок. Он открыл глаза, увидел ясное рассветное небо в окне спальни, небо нежного аквамаринового цвета, которое отбрасывало на старые филадельфийские крыши розоватый оттенок.

Несколько мгновений, пока его сознание было чистым, как небеса, пока он оставался наедине с собой и его душу еще не отяготили болезненные воспоминания, Хэнк лежал неподвижно, захваченный этим зрелищем и очарованный предчувствием слияния с миром, где будет царить вечное утро.

Телефон вернул его к действительности: размеренные, визгливые звонки аппарата надрывно взывали о помощи. Риарден, нахмурясь, поднял трубку:

– Алло?

– Доброе утро, Генри, – произнес дрожащий голос; звонила его мать.