Генри Миллер - Плексус

Привлекательнее всего в нем было то, как он говорил. Во всяком случае, для меня. Большинство моих друзей находило его однообразным. Но только не я; я готов был слушать, что говорит О’Мара, не испытывая ни малейшего соблазна самому раскрывать пасть. Все, что я делал, – это забрасывал его вопросами. Полагаю, общение с ним так много давало мне именно потому, что ему были ведомы миры, для меня изначально недоступные. Он побывал во многих уголках земного шара, несколько лет прожил на Востоке, в частности в Китае, Японии и на Филиппинах. Мне нравилось, как он рассказывает о восточных женщинах. Он всегда отзывался о них с нежностью и благоговением. Нравилось и то, как он описывает рыб, особенно крупных, этих чудищ морских глубин. Или змей, которые были для него чем-то вроде домашних животных. Цветы и деревья тоже неизменно фигурировали в его рассказах, причем складывалось впечатление, что О’Маре до мелочей знакомы все их разновидности и характерные особенности. Облику моего друга добавляло колоритности и то, что О’Мара не понаслышке знал военное дело: еще до того, как разразилась война, он отслужил срок в армии. Дойдя до ротного старшины, что не забывал подчеркивать. О служебных талантах и добродетелях, коими, по убеждению О’Мары, должен обладать образцовый носитель этого звания, рассуждал так красноречиво и авторитетно, что впору было усомниться: действительно ли полковники и генералы, а не эти маленькие удельные князьки определяют лицо армии? Об офицерах он, напротив, всегда отзывался с неприязнью и презрением, а подчас и с ненавистью.

– Меня пытались подтолкнуть по служебной лестнице, – обронил он как-то, – но я и слышать об этом не хотел. Когда я был старшиной роты, я командовал парадом и сознавал это. Лейтенантом может стать любая бездарь. А вот чтобы быть старшиной, для этого нужно иметь голову на плечах.

Рассказывая, мой друг был в своей стихии. Никогда не торопился, никогда не спешил закончить. Только не О’Мара. И кстати, по трезвой лавочке бывал так же разговорчив, как и в подпитии. Разумеется, в моем лице он обрел незаменимого слушателя. Идеального, если можно так выразиться. Достаточно было кому-нибудь произнести в те дни слова «Китай», «Ява» или «Борнео», заговорить о чем-то далеком, чужом, экзотическом – и я весь обращался в слух.

Поражало в О’Маре и то – крайне необычное в людях этого типа, – что он много и охотно читал. Чуть ли не первое, что он делал при очередной встрече, – это учинял подробный осмотр имеющимся в наличии книгам. Прочитанные книги также становились полноправным предметом наших разговоров. И замечу, впечатления О’Мары зачастую воздействовали на меня сильнее, нежели впечатления других моих друзей, более начитанных и более критично настроенных. И это понятно: как и я, О’Мара сполна принимал на себя энергетику запечатленного на книжных страницах, как и я, был весь проникнут энтузиазмом. У него не было критического инстинкта. Если та или иная книга вызывала у него интерес, это была хорошая книга, или грандиозная книга, или замечательная книга. Глотая произведения одних и тех же авторов, мы жили в их книгах той же яркой, напряженной, захватывающей жизнью, что и в наших воображаемых странствиях по Китаю, Индии, Африке. Нередко эти экскурсы в область мемориально-фантастического начинались за обеденным столом. За кофе О’Маре вдруг придет на память какой-нибудь занятный случай из его полной крутых поворотов и превратностей судьбы биографии. Мы тут же начнем его подначивать. В результате в два-три часа утра мы еще сидим за столом, уже вполне созрев для того, чтобы снова перекусить – для бодрости. А затем возникает потребность немного пройтись – как он выражался, «набрать в легкие чистого воздуха». Само собой, весь следующий день оказывается сломан. Ни одному из нас не приходит в голову вылезать из постели до полудня. Завтрак пополам с обедом неизменно превращается в весьма продолжительный процесс. А так как никто из нас не приучен жить по принципу «встать пораньше и шагнуть подальше», теперь, когда полдня уже позади, мы, натурально, подумываем о том, чтобы отправиться в театр или кино.

Это было прекрасно – пока были деньги…

Наверное, именно благодаря О’Маре, с его практическим складом ума, зародилась у меня мысль самому печатать и распространять мои короткие стихотворения в прозе. Просмотрев то, что я «накропал», О’Мара пришел к убеждению, что вряд ли найдется издатель, который на свой страх и риск их опубликует. Я сознавал, что он прав. В конце концов, у меня полно друзей и знакомых, и все они, по собственному заявлению, сгорают от желания мне помочь. Так почему бы мне для начала не сбывать свою писанину непосредственно в их руки? Я озвучил эту мысль О’Маре. Он нашел ее превосходной. Итак, я буду рассылать свои произведения наложенным платежом, а он возьмет на себя обязанности коммивояжера, иными словами, будет ходить от конторы к конторе с моими опусами под мышкой. И ведь у него тоже полно друзей… Короче, мы отыскали никому не известного типографа, который составил для нас весьма умеренную смету; он располагал изрядным запасом плотной бумаги разных цветов, каковую и намерен был пустить в дело. Выпускать наметили по одному листу в неделю разовым тиражом пятьсот экземпляров. А жанр мы определили исходя из опыта Уистлера: «натюрморты». Пера Генри В. Миллера.