Генри Миллер - Плексус

За все это, а также за обходительность, находчивость, утонченность, неподдельную терпимость и снисходительность я и полюбил его. Ни один из моих друзей не обладал такими качествами. Они были в меру хороши, в меру плохи, ничего выдающегося. Слишком они похожи на меня au fond [112], мои друзья. Всю жизнь я хотел – и, в сущности, жажду этого до сих пор – иметь друзей, совершенно непохожих на меня. Всякий раз, как мне удавалось найти такого человека, я в то же время обнаруживал, что не испытываю к нему внутреннего влечения, необходимого для подлинной, живительной дружбы. Ни один из этих людей так и не стал чем-то бо́льшим, нежели просто «потенциальным» другом.

Той ночью мне снился сон. Бесконечный и полный кошмаров. Во сне Мясник и Тони Маурер как бы обменялись личностями. Каким-то непостижимым образом я был заодно с ними или с ним, ибо иногда этот мой таинственный, загадочный сообщник разделялся на две совершенно разные личности, однако нельзя было сказать, вот это Тони Маурер, а это Мясник: даже разделенные, они были одновременно и тем и другим. Эта игра двойников сама по себе причиняла мне ужасные страдания, не говоря уже о том, что я не был уверен, на моей стороне они или нет.

Во сне мы отправились на дело в каком-то неведомом далеком городе, где я никогда еще не бывал, вроде Сиу-Фолса, Тонопы или Ладлоу. Я стоял на стреме, то есть все время был на виду и таким образом постоянно подвергался риску. Я не мог избавиться от мысли, что одно неверное движение, одна малейшая ошибка – и мне придет конец. Указания, даваемые мне, всегда были путаными, зашифрованными, и уходили часы, чтобы разобраться в них. Дело, конечно, мы так и не провернули. Вместо этого мы постоянно убегали, травимые, словно в какой-то дикой забаве. Когда приходилось прятаться – в пещерах, подвалах, на болотах, в шахтных выработках, – мы играли в карты или кости. Причем всегда по-крупному. Расплачивались друг с другом долговыми расписками или же конфедератскими деньгами, которые добыли, ограбив банк. Мясник-Маурер расхаживал с моноклем в глазу и не вынимал его, несмотря на все мои мольбы. Говорил на смеси воровского арго и оксфордского жаргона. Даже объясняя сложные подробности опасного дела, он имел обыкновение уклоняться в сторону, рассказывать байки, долгие и бессмысленные. Следить за его объяснениями было сущим мучением. В конце концов свора линчевателей загнала, скорее, заперла нашу троицу в узком ущелье (похоже, на Дальнем Западе). Всех нас убили, пристрелили, как диких кабанов. Я понял, что еще жив, только проснувшись. Но даже тогда долго не мог в это поверить. Но во мне уже расправлял крылья замысел.

Такой вот сон. Я попытался, отбросив все лишнее, превратить этот сырой материал в динамичный рассказ о беглецах и преследователях с тщательно выстроенным сюжетом и определенным местом действия. Описание охоты на человека получилось, как мне казалось, неплохо, но зыбкая, фантастическая, прерывистая ткань сновидения не поддавалась ясному, логичному пересказу. Это была попытка усидеть на двух стульях. Тем не менее попытка смелая и побудившая меня взяться еще за несколько рассказов, зафиксировавших бы мои фантазии. Может, мне и удалось бы написать что-то в этом духе, не получи мы телеграмму от О’Мары, в которой он настойчиво звал нас приехать к нему в Северную Каролину, место очередного бума, на сей раз связанного с торговлей недвижимостью. Он, как водится, намекал, что затевается крупное дело, и я нужен был «им» для того, чтобы организовать рекламу.

Я немедленно послал телеграмму, прося оплатить дорогу и сообщить размер моего предстоящего жалованья. Скоро я получил ответ: «Не беспокойся полный порядок на дорогу займи».

Мона тут же заподозрила самое худшее. Это в его духе, таково было ее мнение, – всегдашняя неопределенность, уклончивость, неискренность. Дал телеграмму просто потому, что стало одиноко.

Сам не знаю почему, я стал защищать его и с таким энтузиазмом уговаривал Мону – хотя в душе уже соглашался с нею, – что отрезал себе все пути к отступлению.

– Хорошо, – сказала она, – а где ты возьмешь денег на дорогу?

Я растерянно смолк. Но только на минуту. Внезапно мне пришла блестящая идея.

– Деньги? Ну конечно, у той маленькой лесбиянки, которую ты встретила на днях в универсальном магазине, помнишь? В парфюмерном отделе. Вот у кого.

– Что за чушь! – была ее первая реакция.

– Ну-ну, – заметил я, – да она только счастлива будет, если ты к ней обратишься.