Фрэнсис Фицджеральд - Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

– Я сошла с ума всего один раз – когда согласилась выйти за него. И мигом поняла, что ошиблась. Для свадьбы он занял у какого-то приятеля его лучший костюм, а мне об этом ничего не сказал, и в один прекрасный день, когда Джорджа не было дома, тот мужик заявился к нам за костюмом. – Она повела взглядом вокруг, пытаясь понять, кто из нас ее слушает. – «Ах, это ваш костюм? – сказала я. – Впервые об этом слышу». Но, конечно, костюм отдала, а потом повалилась на кровать и ревела до самой ночи так, что стены тряслись.

– Ей и вправду лучше бы бросить его, – повернувшись ко мне, подвела итог Кэтрин. – Они уж одиннадцать лет над той мастерской живут. А Том – первый дружок за всю ее жизнь.

К этому времени бутылка виски, вторая, уже стала пользоваться серьезным спросом – у всех, кроме Кэтрин, сказавшей, что ей «и так хорошо». Том звонком вызвал швейцара и отправил его за некими знаменитыми сэндвичами, которые сами по себе были отменным ужином. Мне хотелось покинуть квартиру, пойти в мягком сумраке на восток, к парку, но всякий раз, пытаясь проделать это, я увязал в каком-нибудь бурном, крикливом споре и он, словно веревкой, утягивал меня назад в кресло. И все-таки желто горевшая высоко над городом череда наших окон наверняка вносила свой вклад в совокупность людских тайн, томившую случайного созерцателя этого света, а я был и им тоже, глядящим вверх, теряющимся в догадках. Я находился внутри и вовне, и неисчерпаемое разнообразие жизни одновременно и обвораживало и отвращало меня.

Мертл пододвинула свое кресло к моему, и неожиданно ее теплое дыхание овеяло меня историей их с Томом знакомства.

– Мы сидели лицом друг к другу на коротеньких скамейках, которые до последнего остаются в вагоне свободными. Я ехала в Нью-Йорк повидать сестру и заночевать у нее. А он был во фраке, в лакированных туфлях, я глаз от него отвести не могла, но каждый раз, как он посматривал на меня, притворялась, будто разглядываю висевшее над его головой рекламное объявление. Когда мы уже выходили из вагона, он оказался рядом со мной, и белая грудь его рубашки прижалась к моей руке, и я сказала ему, что мне придется позвать полицейского, но он знал, что я вру. Я так разволновалась, что, садясь с ним в такси, едва понимала, что это машина, а не вагон подземки. А в голове у меня вертелось только одно, снова и снова: «Живем только раз, живем только раз».

Тут она повернулась к миссис Мак-Ки и наполнила гостиную звонким наигранным смехом.

– Дорогая, – крикнула она, – я подарю вам это платье, как только вылезу из него. Завтра новое куплю. Но сначала составлю список всего, что я должна переделать – побывать у массажистки, завиться, купить собачий ошейник, и еще хитрую пепельницу с пружинкой, и венок с черным шелковым бантом на мамину могилу, такой, чтобы его на все лето хватило. Да, придется составить список, не то я что-нибудь непременно забуду.

Было девять часов, – однако, когда я почти сразу за тем посмотрел на часы, выяснилось, что уже десять. Мистер Мак-Ки спал в кресле, уложив стиснутые кулаки на колени – ни дать ни взять фотография человека, переделавшего множество дел. Я вытащил носовой платок и стер с его щеки пятнышко засохшей пены, которое весь вечер не давало мне покоя.

Песик сидел на столе, вглядываясь полуслепыми глазами в табачный дым и время от времени тихо постанывая. Люди исчезали, появлялись снова, договаривались пойти куда-то, потом теряли друг дружку из виду, принимались искать и находили в нескольких футах от себя. Ближе к полуночи Том Бьюкенен с миссис Уилсон стояли лицом к лицу и яростно спорили о том, имеет ли она хоть какое-то право произносить имя Дэйзи.

– Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! – прокричала миссис Уилсон. – Когда захочу, тогда и скажу! Дэйзи! Дэй…

И Том Бьюкенен коротким умелым ударом открытой ладони расквасил ей нос.

Окровавленные полотенца на полу ванной комнаты, бранчливые женские голоса, перекрывающий их долгий, прерывистый вопль боли. Мистер Мак-Ки пробудился от дремоты и ошалело направился к двери. На полпути к ней он обернулся и обозрел всю картину – свою жену и Кэтрин, сновавших среди теснящейся мебели туда и сюда с бинтами и ватой, выкрикивая слова брани и утешения; в отчаянии распластавшуюся по кушетке окровавленную женщину, пытавшуюся прикрыть гобеленные сцены Версаля номерами «Городской сплетни». Затем мистер Мак-Ки поворотился и продолжил шествие к двери. Я, сняв с канделябра мою шляпу, последовал за ним.

– Давайте как-нибудь позавтракаем вместе, – предложил он, пока мы спускались в стонущем лифте.