Гастон Леру - Призрак оперы

Кстати, сказал я виконту, нам еще повезло, что мы не встретили ночью других зверей. Обычно вслед за львом появлялся леопард, потом иногда слышалось жужжание мухи цеце. Это были довольно простые трюки, и я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает львиный рык при помощи длинного тамбурина; на один его конец натянута ослиная кожа, к которой привязывается струна из кишки, соединенная в центре с другой струной, пропущенной через весь инструмент. Эрику оставалось только потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, чтобы получить рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.

И вдруг мысль о том, что Эрик со своими инструментами может находиться в соседней комнате, подсказала мне выход: вступить с ним в переговоры, ибо, по всей видимости, надо было отказаться от мысли захватить его врасплох. В конце концов, мы хотя бы узнаем, как он собирается поступить с нами. И я позвал:

– Эрик! Эрик!

Я кричал сильнее, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил на мой зов. Вокруг нас во все стороны простиралось мертвое молчание и бескрайняя выжженная солнцем пустыня. Что с нами будет посреди этого жуткого безмолвия?

Мы уже в полном смысле слова начинали умирать от жары… особенно от жажды. Наконец виконт приподнялся на локте и показал мне куда-то на горизонт. Он увидел оазис!

Да, там, далеко, почти у самого горизонта, пустыня переходила в оазис, в оазис с водой… прозрачной, ледяной водой, в которой отражалось железное дерево. Но это – увы! – был мираж, я сразу узнал его: самый опасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением и старался не думать о воде, зная, что мысль о том, чтобы утолить жажду, станет последней разумной мыслью в этом аду, за нею наступит безумие и останется только одно: спасительная ветка железного дерева и веревка.

Поэтому я крикнул виконту:

– Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова дьявольская игра зеркал!

Тогда он, как говорится, послал меня подальше с моими зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Он, разъярившись, заявил, что я сошел с ума или ослеп, раз считаю, что вода, которая плещется там, между таких прекрасных деревьев, – ненастоящая вода! «И пустыня настоящая! И лес тоже!» – кричал виконт. Уж он-то в этом разбирается – он много путешествовал, был во всех странах…

И он потащился туда, бормоча:

– Воды! Воды!

Рот его был открыт, губы шевелились, как будто он пьет.

У меня тоже приоткрылся рот, и я тоже жадно глотал воображаемую воду…

Самое ужасное было в том, что мы не только увидели воду – мы ее услышали! Мы услышали, как она течет, журчит… Понимаете вы это слово «журчит»? Это слово, которое слышат не ухом, а языком. Язык высовывается изо рта, чтобы лучше слышать это слово.

Потом началась еще более страшная пытка: мы услышали шум дождя, но самого дождя не было! Это было еще одно дьявольское изобретение. О, я прекрасно знал, как Эрик это делает! Он насыпал мелкие камешки в очень узкий и очень длинный ящик, в котором на определенном расстоянии друг от друга установлены были ванночки из дерева и металла. Сыплющиеся сверху камешки, ударяясь друг о друга, производят дробные звуки, напоминающие – с жуткой достоверностью! – шум сильного дождя.

Надо было видеть, как мы с виконтом де Шаньи, высунув языки, бредем к берегу, возле которого плещется вода. Глаза наши и уши жадно впитывали влагу, но языки оставались сухими и жесткими, как высушенная кость.

Подойдя к стене, виконт лизнул стекло, я тоже лизнул его: оно было раскаленным.

Тогда мы с отчаянным воем стали кататься по полу. Виконт приставил к виску последний оставшийся заряженным пистолет, а я тупо смотрел на валявшийся у моих ног «пенджабский шнурок».

Я знал, для чего в этой третьей картине вновь возникло железное дерево.

Железное дерево ожидало меня.

Но когда я пристально смотрел на «пенджабскую удавку», я увидел нечто такое, от чего меня бросило в дрожь, в такую сильную дрожь, что господин де Шаньи, который уже шептал: «Прощай, моя Кристина», почувствовал это и удивленно уставился на меня.

Я взял его за руку. Потом отобрал у него пистолет, потом на коленках пополз к тому, что увидел.

А увидел я – рядом с «пенджабским шнурком», во вмятине в паркетном полу – черную шляпку гвоздя, которая сразу привлекла мое внимание.

Наконец-то! Я нашел пружину! Пружину, которая откроет дверь… Которая выведет нас на свободу, приведет к Эрику…