Array Сборник - Пограничный городок. Китайская проза XX века

Стоило улетучиться свежести впечатлений, как форма мне уже надоела. Она не уважение к носителю создавала, а только извещала: «Пришел тухлононогий патруль». Даже форма сама по себе была противная: летом в ней, что в дубленке, весь покрываешься липким потом, а вот зимой она совсем не как дубленка, а скорее как из картона клеенная. Под нее невозможно было ничего пододеть, вот и врывался бешено ветер спереди, а выходил сзади, прямо проходной двор! А взгляните на обувь, летом в ней жарко, зимой холодно, ногам в ней никогда не бывает удобно. Когда она надета на тонкий носок, то ощущение, будто на ногах две корзины, пальцы и пятки в них болтаются и никак не достают до стенок. А стоит надеть ватный носок, как они вдруг становятся тесными и отказываются впускать ногу вместе с носком. Сколько человек разбогатело на пошиве формы и сапог, мне не ведомо, но я знаю лишь, что ноги мои всегда гнили – летом от влажности, а зимой от холода. Естественно, что с гноящимися ногами все равно нужно было ходить в дозор и стоять на посту, кто же иначе заплатит шесть юаней?! В зной или в мороз у людей есть возможность где-нибудь укрыться, даже рикша может позволить себе отдохнуть полдня, а полицейский обязан курсировать по улицам, стоять на посту, хоть умри от жары или холода, все равно твоя жизнь куплена за шесть юаней!

Помню, где-то я прочитал выражение «Когда недокармливают, то сил не хватает» [10] Цитата из эссе танского литератора Хань Юя (768–824) «Разные суждения». . Что бы ни подразумевалось в оригинале, но без большой натяжки это подходит и для описания полицейского. Самое жалкое и самое смешное – это то, что, недоедая, мы по-прежнему должны были сохранять бравый вид и молодцами стоять на посту! Нищий, когда просит подаяние, иногда не голоден, а все равно согнется в три погибели и притворится, что не ел три дня. Полицейский же в точности до наоборот, даже если голоден, все равно должен выпячивать грудь колесом, как будто только что навернул три чашки куриной лапши. Когда нищий притворяется голодным, в этом есть какой-то смысл, но я никак в толк не возьму, зачем полицейскому притворяться сытым до отвала, это просто смешно!

Народу не нравится, как полицейские ведут дела, как они все пропускают мимо ушей. Увы! В таком поведении есть смысл. Однако, прежде чем подробно объяснить, расскажу одну страшную историю. Когда вы ее узнаете, я вновь вернусь к первому вопросу, так, наверное, будет правильнее и убедительнее. Ну, так и поступим.

Должна была светить луна, но ее заслонили темные тучи, повсюду было черным-черно. Я как раз нес ночную вахту в одном глухом месте. Мои сапоги были подбиты железом, кроме того, в те времена каждому полицейскому полагался японский клинок, и когда вокруг спали даже птицы, а я шел, слушая, как цокают мои сапоги и гремит сабля, то ощущал одиночество и даже некоторый страх. Если вдруг мелькала кошка или раздавался крик птицы, мне становилось как-то не по себе, я заставлял себя выпрямлять грудь, но на сердце у меня было пусто-пусто, как будто впереди поджидала какая-то беда. Не то чтобы я боялся, но и решимостью тоже не был преисполнен, душу охватывало странное смятение, а на ладонях выступал холодный пот. Обычно я был храбрым, и, скажем, присматривать за покойником или в одиночку сторожить дом, где случилось убийство, для меня не составляло проблемы. Не знаю, почему в тот вечер меня одолела робость, и чем больше я стыдил себя, тем сильнее чувствовал скрытую опасность. Шага я не прибавил, но в глубине души мечтал поскорее отправиться в обратный путь и вернуться туда, где был свет и друзья.

Вдруг послышались выстрелы! Я замер, но духом, наоборот, воспрянул. Явная опасность как будто помогала бороться с робостью, а страх порождала тревожная неопределенность. Я прислушивался, подобно тому как стрижет ушами лошадь, идущая ночью. Вновь выстрелы и снова! Все затихло, я ждал и вслушивался, но стояла мучительная тишина. Увидев молнию, всегда ждешь раскатов грома, и сердце мое забилось быстрее. Бух-бух-бух – со всех сторон занялась стрельба!

Храбрость моя снова пошла на убыль. Услышав первые выстрелы, я приободрился, но, когда их стало много, я понял, что ситуация по-настоящему опасна. Я ведь человек, а людям свойственно бояться смерти. Я бросился бежать, но, пролетев несколько шагов, резко затормозил и прислушался. Стрельба усилилась, ничего не было видно, вокруг черным-черно, только грохот выстрелов. Почему стреляют, где стреляют? Я был во тьме один и прислушивался к стрельбе, доносившейся издалека. Куда бежать? Что же, в конце концов, происходит? Следовало все обдумать, но было не до размышлений. Храбрости тоже не осталось, да и откуда ей взяться, когда не знаешь, как быть? Все же нужно было бежать, нестись вслепую было лучше, чем, замерев, дрожать от страха. И я побежал, побежал во всю мочь, придерживая рукой саблю. Как кошка или собака, охваченная страхом, я без лишних размышлений понесся домой. Я позабыл о том, что служу полицейским, мне нужно было домой, к осиротевшим детям, уж если умирать, то всем вместе!