Джейн Остин - Гордость и гордыня

– Гораздо разумнее, дорогая Каролина, не спорю, но тогда бы бал не был балом.

Мисс Бингли ничего не ответила, но вскоре встала и начала прохаживаться по комнате. Фигура у нее была очень грациозная, походка – изящная, но Дарси, для которого предназначался этот маневр, был все так же погружен в чтение. Отчаявшись, она решилась на еще одну попытку и, повернувшись к Элизабет, сказала:

– Мисс Элизабет Беннет, не могла бы я убедить вас взять с меня пример и пройтись по комнате? Уверяю вас, это очень освежает, если долго сидеть в одной позе.

Элизабет была удивлена, но тотчас согласилась. A мисс Бингли преуспела и в достижении своей истинной цели. Мистер Дарси поднял глаза от страницы. Он не менее Элизабет понимал неожиданность такого знака внимания и машинально закрыл книгу. И тут же был приглашен присоединиться к ним, однако отказался, заметив, что видит лишь две причины, почему они решили прогуляться по комнате, и в обоих случаях он окажется для них помехой. Что он подразумевал? Она умирала от желания узнать, что означают его слова, и спросила Элизабет, поняла ли она его.

– Нисколько, – ответила та, – но не сомневайтесь, он намерен нас осудить, и вернее всего мы его разочаруем, если не зададим ни одного вопроса.

Однако мисс Бингли была не способна хоть в чем-нибудь разочаровать мистера Дарси, а потому продолжала настойчиво спрашивать его, о каких двух причинах он говорил.

– Я нисколько не прочь объяснить, – сказал он, едва она позволила ему произнести хоть слово. – Вы выбрали такой способ скоротать вечер либо потому, что вы задушевные приятельницы и вам надо обсудить какие-то свои секреты, либо вы знаете, что вы, пока прогуливаетесь, выглядите особенно выгодно. Если верно первое, то я могу лишь помешать вам, а если второе, то восхищаться вами мне лучше всего сидя у камина.

– Невыносимо! – вскричала мисс Бингли. – Никогда не слышала ничего возмутительнее. Как нам наказать его за подобные слова?

– Нет ничего легче, если вам этого хочется, – сказала Элизабет. – Нам всем дано наказывать друг друга и выводить из терпения. Поддразнивайте его, поднимите на смех. При вашей короткости вам должно быть известно, как его пронять.

– Но, честное слово, я понятия не имею. Уверяю вас, наша короткость еще не открыла мне этого. Поддразнивать человека такого невозмутимого и находчивого! Нет, нет. Не сомневаюсь, он возьмет над нами верх. A что до смеха, мы, с вашего позволения, не станем смеяться, не найдя к тому повода. Мистер Дарси только поздравит себя с победой!

– Над мистером Дарси не должно смеяться! – воскликнула Элизабет. – Какое редкостное преимущество! Уповаю, оно редкостным и останется. Для меня было бы большой потерей, окажись у меня много подобных знакомых. Я очень люблю посмеяться.

– Мисс Бингли, – сказал он, – приписала мне слишком много. Самые лучшие и самые мудрые из людей… нет, самые мудрые и лучшие их деяния могут быть представлены в смешном свете теми, для кого шутка – главная цель в жизни.

– Бесспорно, такие люди есть, – ответила Элизабет, – но, надеюсь, я к ним не принадлежу. Надеюсь, я никогда не стану высмеивать то, что мудро и прекрасно. Глупость и вздорность, капризы и причуды меня, правда, развлекают. Но, полагаю, вам ничто подобное не свойственно.

– Пожалуй, никто не может быть вполне от них свободен. Но я посвятил жизнь тому, чтобы избегать тех слабостей, из-за которых даже большие умы становятся предметом насмешки.

– Например, тщеславия и гордости?

– Да, тщеславие – это поистине слабость. Но гордость при подлинном уме никогда не выйдет из границ.

Элизабет отвернулась, чтобы спрятать улыбку.

– Полагаю, вы кончили изучать мистера Дарси, – сказала мисс Бингли. – И к какому же выводу вы пришли?

– Я полностью убедилась, что мистер Дарси во всех отношениях безупречен. Он сам в этом откровенно признается.

– Нет, – сказал Дарси, – ни на что подобное я не претендую. У меня немало недостатков, но, надеюсь, не в области ума. За свой характер я не смею поручиться. Он, как мне кажется, слишком неуступчив. Во всяком случае, для требований света. Я не умею забывать сумасбродства и пороки других так быстро, как следовало бы, не говоря уж об оскорблениях, мне нанесенных. Мои чувства нелегко поддаются попыткам воздействовать на них. Пожалуй, мой характер можно назвать непреклонным. Если кто-то упадет в моем мнении, то навсегда.

– Да, это настоящий недостаток, – сказала Элизабет. – Обидчивая неумолимость портит любой характер. Но вы хорошо выбрали свою слабость. Над ней я не могу посмеяться. От меня вам ничто не грозит.