Томас Гарди - Вдали от безумной толпы

– Ах да! Я должен надеть перчатки и вуаль. Может быть, вы будете так добры и покажете мне, как они надеваются?

– А еще нужно надеть шляпу с полями, потому что в вашей шапке без полей вуаль будет слишком близко к лицу, и они смогут ужалить вас.

– Да, конечно, и шляпу с полями.

Итак, по прихоти капризницы судьбы Батшеба сняла с себя шляпу с вуалью и прочими принадлежностями и надела все это на голову Трою, а он швырнул свою шапку в куст крыжовника. Затем она завязала на нем концы вуали поверх воротника и натянула ему на руки перчатки.

В этом наряде сержант Трой представлял собой такое достопримечательное зрелище, что Батшеба, несмотря на все свое смущение, не выдержала и расхохоталась.

Так рухнул еще один колышек из того частокола холодной учтивости, который держал его на расстоянии.

Батшеба смотрела снизу, как он сметал и стряхивал пчел с дерева, подставляя им другой рукой улей, чтобы они туда сыпались. Пока внимание его было поглощено этим занятием, она, воспользовавшись тем, что на нее не смотрят, успела прихорошиться. Он спустился, держа в вытянутой руке улей, за которым тянулась целая туча пчел.

– Клянусь жизнью! – промолвил Трой через закрывавшую его вуаль. Держать этот улей на весу – всю руку разломило, хуже, чем после целой недели упражнений на эспадронах.

Когда вся процедура с посадкой роя была закончена, он подошел к Батшебе.

– Не будете ли вы так добры развязать меня и выпустить из этих пут. Я совсем задохся в этой шелковой клетке.

Пытаясь скрыть свое смущение во время этой непривычной операции развязывания тесемок у него на шее, она сказала.

– А я никогда не видела того, о чем вы говорите.

– Чего не видели?

– Упражнений на эспадронах.

– А-а! А вам хотелось бы посмотреть?

Батшеба была в нерешительности. Она много раз слышала от жителей Уэзербери, которые бывали в Кэстербридже и останавливались на жительство где-то возле казарм, какое необыкновенное, захватывающее зрелище эти упражнения. Мужчины и подростки, которые бегали глазеть на казарменный плац через щели ограды или сверху, взобравшись на стену, вернувшись домой, рассказывали, что ничего более ослепительного нельзя даже себе и представить; мундиры, галуны, сабли – все так и сверкает, точно мириады звезд, там, тут, со всех сторон, и при этом все движенья отличаются изумительной точностью.

Батшебе ужасно хотелось посмотреть, но она ответила сдержанно:

– Да, я бы с удовольствием посмотрела.

– Ну так вы посмотрите; я вам их покажу сам, все, с начала до конца.

– Не может быть! Как же вы это сделаете?

– Сейчас подумаем.

– Не с тростью же, это совсем неинтересно. Важно, чтобы была настоящая сабля.

– Да, я понимаю, но сабли-то у меня здесь нет, но, думаю, к вечеру я смогу достать. И вот что мы с вами сделаем, хорошо? – и, нагнувшись к ней, Трой сказал что-то совсем тихо, шепотом.

– О нет, нет, что вы! – вспыхнув, вскричала Батшеба. – Я очень вам благодарна, но этого я никак не могу.

– Отлично можете. Никто и знать не будет.

Она покачала головой, отнекиваясь, но уже не так решительно.

– Ну, если бы я на это пошла, я, конечно, взяла бы с собой Лидди. Может быть, так и сделать?

Трой смотрел мимо нее, куда-то вдаль.

– Не знаю, зачем вам нужно ее с собой брать, – холодно сказал он.

В глазах Батшебы можно было прочесть, что она тоже так думает, и не потому, что он так сухо ответил, а просто само собой ясно, что Лидди тут будет лишней. Она почувствовала это еще до его слов, едва только заговорила о Лидди.

– Ну хорошо, я не возьму с собой Лидди – и я приду. Но только совсем ненадолго, – добавила она, – очень-очень ненадолго.

– Это займет всего каких-нибудь пять минут, – сказал Трой.

За холмом, возвышавшимся против дома Батшебы, по ту сторону склона, так примерно на милю тянулась пустошь, вся заросшая в это время года высоким густым папоротником с сочными, просвечивающими, недавно распустившимися листьями, сверкающими всеми оттенками свежей нетронутой зелени.

В восемь часов, в этот летний вечер, когда ощетинившийся золотой шар на западе еще доставал своими длинными огненными стрелами концы папоротников, в их густой чаще послышался мягкий шорох, и вслед за тем появилась Батшеба; раскинувшиеся веерами резные листья ластились к ней, обнимали ее за плечи, приникали со всех сторон. Она остановилась, повернула назад, дошла до склона холма и стала спускаться к дому, но на полдороге обернулась и, кинув последний взгляд туда, где она только что была, по-видимому, решила, что лучше все-таки уйти.