Оноре де Бальзак - Лилия долины

– Вы верите, что эта срезанная лилия вновь расцветет в небесах?

– Она была лилией, когда вы ее покинули, – ответил он, – но теперь вы найдете ее поблекшей, очищенной в горниле страданий и чистой, как еще скрытый в земле алмаз. Да, этот светлый ангел, эта звезда человеческая выйдет, сияя, из затмивших ее облаков и улетит в царство света.

Когда я с горячей благодарностью пожал руку этому богобоязненному человеку, из дверей дома выглянула совсем побелевшая голова графа; лицо его выразило удивление, и он бросился ко мне, говоря:

– Она сказала правду! Вот и он! «Феликс, Феликс, вон идет Феликс!» – воскликнула только что госпожа де Морсоф. Друг мой, – продолжал он, бросая на меня взгляды, полные безумного страха, – смерть уже пришла! Почему она не выбрала меня, сумасшедшего старика, к которому так давно подбирается?

Я направился к за́мку, собрав все свое мужество; но на пороге длинной прихожей, которая пересекала весь дом и одним концом выходила в сторону лужайки, меня остановил аббат Биротто.

– Госпожа графиня просила вас пока не входить к ней, – сказал он.

Оглянувшись, я заметил, что убитые горем слуги бегают взад и вперед, с видимым удивлением выполняя приказания, переданные им Манеттой.

– Что тут происходит? – спросил граф, ошеломленный этой суетой, страшась, не свершилось ли ужасное событие, и, как всегда, легко поддаваясь тревоге.

– Прихоть больной, – ответил аббат. – Госпожа графиня не хочет принимать господина виконта в такой обстановке; она желает переодеться, – зачем ей перечить?

Манетта позвала Мадлену, и девочка, ненадолго зайдя к матери, вскоре выскользнула из ее комнаты. Затем мы вышли пройтись впятером: Жак, его отец, два аббата и я – и стали молча ходить по лужайке перед домом. Я посмотрел на Монбазон, потом на Азе и окинул взглядом пожелтевшую долину, печальный вид которой, как и во всех других случаях, отвечал волновавшим меня чувствам. Вдруг я заметил милую девочку, поспешно срывавшую осенние цветы, чтобы собрать их в букет. Когда я понял, какой глубокий смысл заложен в этом ответе на мои прежние любовные излияния, что-то перевернулось во мне, в глазах потемнело, и я покачнулся; два аббата, между которыми я шел, подхватили меня и отнесли на каменный выступ террасы, где я несколько минут лежал, словно разбитый, хотя и не потерял сознания.

– Бедный Феликс, – сказал граф, – она настрого запретила мне писать вам: ведь она знает, как вы ее любите.

Да, я приготовился страдать, но меня сразило это внимание, в котором слились все мои воспоминания о былом счастье.

«Вот она, – подумал я, – иссушенная, бесплодная ланда в свете серого, осеннего дня, и посреди нее один-единственный цветущий куст, которым я любовался во время своих прогулок с чувством суеверного трепета, – он предвещал мне этот скорбный час!»

Все замерло в маленьком поместье, прежде таком веселом и оживленном. Все было печально и заброшено, все говорило об отчаянии. Аллеи были лишь наполовину расчищены, начатые работы оставлены, батраки стояли без дела и смотрели на замок. Хотя сейчас шел сбор винограда, не слышно было ни шума, ни говора. Казалось, виноградники опустели – такая кругом стояла тишина. Мы шли молча, как люди, чье горе не выносит банальных слов, и слушали графа, – он один продолжал говорить. Отдав дань своей любви к жене, давно перешедшей в привычку, граф начал, как всегда, выражать недовольство и жаловаться на графиню. Его жена никогда не заботилась о себе и не слушала его разумных советов; он первый заметил симптомы ее болезни: ведь он изучил их на себе; но он боролся с недугом и сам вылечил себя, следуя строгому режиму и избегая волнений. Он вполне мог бы вылечить и графиню, но разве муж решится взять на себя такую ответственность, особенно когда видит, что его опыт, к несчастью, ставят ни во что. Вопреки его доводам графиня избрала себе врачом Ориже; и этот доктор, прежде так плохо лечивший его, теперь погубил и жену. Если эта болезнь – следствие тяжелых огорчений, то сам он испытал такие невзгоды, которые должны были неминуемо вызвать ее. А какие огорчения были у его жены? Графиня была счастлива, ничто ее не тревожило, никто ей не перечил. Благодаря его попечениям и удачным идеям их состояние было упрочено; он предоставил жене распоряжаться в Клошгурде; его дети были хорошо воспитаны, здоровье их уже не внушало никаких опасений; что же могло вызвать ее болезнь? И он продолжал рассуждать, изливая свое горе в бессмысленных жалобах и обвинениях. Но постепенно воспоминания вновь оживили его привязанность к этому благородному созданию, и несколько слезинок смочили его доселе сухие глаза.