Оноре де Бальзак - Лилия долины

– Дорогой мой, – ответила она с горькой улыбкой, – такая роль годится лишь для женщины без сердца, я же мать и не могу быть палачом. Да, я готова страдать, но причинять страдания другим – никогда! Даже ради благородной или великой цели! К тому же мое сердце не умеет лгать, а мне придется менять свой голос, надевать маску на лицо, следить за каждым своим движением! Не требуйте от меня такого притворства. Я могу стать между господином де Морсофом и его детьми, я готова принять на себя все удары, лишь бы они миновали других; вот все, что я в силах сделать, чтобы примирить все эти непримиримые интересы.

– Позволь мне преклониться перед тобой, о святая, трижды святая женщина! – воскликнул я и, став на колено, поцеловал край ее платья, стирая слезы, набежавшие мне на глаза. – А если он убьет вас? – спросил я.

Она побледнела и ответила, подняв глаза к небу:

– Да свершится воля Господня!

– Знаете, что сказал король вашему отцу, когда разговор зашел о вас? «Старик Морсоф все еще не хочет умирать?»

– То, что звучит шуткой в устах короля, становится здесь преступлением, – ответила она.

Несмотря на наши предосторожности, граф шел по нашему следу; он догнал нас, весь в поту, в ту минуту, когда графиня остановилась под ореховым деревом и сказала мне эти суровые слова; увидев его, я заговорил о сборе винограда. Мучали ли его какие-нибудь подозрения? Не знаю. Но он стоял и молча наблюдал за нами, не обращая внимания на то, что под густым орешником было довольно свежо. Наконец, сказав несколько незначительных фраз, прерываемых многозначительными паузами, граф заявил, что у него болит сердце и голова; он сказал об этом спокойно, не стараясь разжалобить нас, не описывая свои страдания в преувеличенных выражениях. Мы не обратили никакого внимания на его слова. Вернувшись домой, он почувствовал себя еще хуже, захотел лечь в постель и ушел без церемоний к себе с несвойственной ему кротостью. Мы воспользовались передышкой, которую давало нам его мрачное настроение, и спустились вместе с Мадленой на нашу любимую террасу.

– Пойдем покатаемся на лодке, – сказала графиня, когда мы несколько раз прошлись по ней взад и вперед. – Посмотрим, как сторож удит для нас рыбу.

Мы вышли в калитку, спустились к берегу, вскочили в лодку и медленно поплыли по Эндру против течения. Как трое детей, которых занимает всякий пустяк, мы разглядывали прибрежный камыш, зеленых и синих стрекоз; графиня удивлялась, что может наслаждаться этими тихими радостями, несмотря на свою глубокую скорбь; но разве спокойная природа, равнодушная к нашей борьбе, не утешает нас своей безмятежностью? Трепет любви, полной сдержанных желаний, гармонично сливается с трепетом волн, цветы, не смятые человеческой рукой, воплощают наши тайные мечты, сладострастное покачивание челна как бы вторит мыслям, плывущим в нашем сознании. И мы безвольно отдаемся нежному очарованию этой двойной поэзии. Наши слова, сочетаясь с голосом природы, наполнялись таинственным значением, а взгляды излучали яркое сияние, отражая свет, так щедро изливаемый солнцем на сверкающие луга. Река напоминала тропинку, по которой мы тихо скользили вперед. Теперь, когда нас не отвлекала ходьба, которая невольно задерживает внимание, мы бездумно отдались обаянию природы. Шумная радость беззаботной девочки, ее грациозные движения и задорная болтовня – не было ли это живым идеалом двух свободных душ, стремящихся воплотить свою любовь в прелестном творении – мечте Платона [52], известной всем, чья молодость была озарена счастливой любовью? Чтобы описать вам этот час не во всех непередаваемых подробностях, а в его гармоничном единстве, я скажу, что мы любили друг друга в каждом живом существе, в каждом из окружавших нас творений; мы находили вне нас самих то счастье, к которому оба стремились; оно так глубоко захватило нас, что графиня сняла перчатки и опустила в воду свои прекрасные руки, словно желая остудить их тайный жар. Глаза ее говорили без слов, но уста, приоткрытые, словно лепестки розы, замкнулись бы перед всяким чувственным желанием. Вы знаете, как гармонично сливаются низкие звуки баса с высокой мелодией – такова была в ту минуту и гармония наших душ, никогда уже не повторявшаяся с тех пор.

– Где вы удите рыбу? – спросил я. – Ведь вы можете ставить сети лишь у принадлежащих вам берегов?

– Возле Пон-де-Рюана, – ответила она. – Знаете, теперь река от Пон-де-Рюана до Клошгурда протекает по нашим владениям. Господин де Морсоф недавно купил сорок арпанов земли на сделанные им за два года сбережения и на уплаченную ему за прежнее время пенсию. Вас это удивляет?