Уильям Теккерей: В благородном семействе

«Маргет, февраль 1835 г.

Мой дорогой виконт!

По своей особой причине я, приехав в Маргет, со всей торжественностью объявил господам из «Белого Оленя», что моя фамилия – Брэндон, и до конца своего пребывания здесь намерен носить это почтенное прозвание. По той же причине (я не тщеславен и люблю творить добрые дела втайне) я немедленно выехал из гостиницы и живу теперь в домашнем пансионе, скромном и за скромную плату. Здесь я, слава богу, в одиночестве. Общества в этом Танете у меня не больше, чем было у Робинзона Крузо на его острове. Зато я вволю сплю, ничего не делаю и много гуляю – молча, по берегу шумного моря, как жрец Аполлона Калхас.

Дело в том, что, покуда гнев моего папаши не улегся, я должен жить тихо и смиренно, и денег в моем распоряжении едва хватает даже на те небольшие расходы, какие мне приходится нести в этом месте, где много приезжих и в кредит ничего не получишь. Поэтому, если мои друзья в Лондоне и Оксфорде, такие, как мистер Снипсон, портной, мистер Джексон, сапожник, честный Соломонсон, учетчик векселей и прочие в том же роде, станут справляться обо мне, я попрошу Вас отвечать им, что я в настоящее время нахожусь в городе Мюнхене в Баварии и не вернусь оттуда, пока не обвенчаюсь с мисс Голдмор, богатой индийской наследницей, которая – поверьте слову джентльмена – только и ждет моего предложения.

Знаю, ни на чем другом мой почтенный отец не примирится, ибо должен Вам признаться, я и так уже выкачал немало денег из его кошелька, и старик дал великую и нерушимую клятву не давать мне больше ни гроша, если этот брак не состоится. И он состоится непременно. Я не умею работать, не умею голодать и не умею жить меньше, чем на тысячу фунтов в год.

Здесь, конечно, расходы не так уж велики: прилагаю поданный мне недельный счет – читайте и просвещайтесь:

Джорджу Брэндону, эсквайру,

от миссис Джеймс Ганн

фунт. шилл. пенс.

Комната за неделю……………… 1 0 0

Завтраки, сливки, яйца…………. 0 9 0

Обеды (14 бараньих отбивных)……. 0 10 6

Отопление, чистка башмаков и пр… 0 3 6

–

2 фунта 3 шилл. 0 п.

Уплачено: Джулиана Ганн.

Джулиана Ганн! Ну не прелестное ли имя? Размахнулось на полстраницы. А поглядели бы Вы на его носительницу, друг мой! Я люблю во всех странах изучать обычаи туземцев, и, честное слово, есть варвары в нашей родной стране, менее знакомые нам и больше заслуживающие знакомства, чем готтентоты, дикие ирландцы, отахейтяне и другие подобные дикари. И до чего же она важничает, эта дама! Если бы Вы только видели ее румяна, ленты, кольца и прочую женскую мишуру; если бы послушали, как она пускается в воспоминания о былых временах, когда они с мистером Ганном «вращались в самых благородных кругах»; о пэрах Англии, которых она знает всех наперечет; и о модных романах, каждое слово которых она принимает на веру, – о, Вы бы возгордились Вашим титулом и умилились бы глубоким почтением, какое выказывает к нему la canaille. [7]Эта баба заткнет за пояс всех старых сплетниц – даже нашего наставника в Крайст-Черче.

При ней имеется супруг – мистер Ганн: толстый, оплывший старик в сюртуке грубого сукна. Он как-то встретился со мной и спросил, осклабясь, по вкусу ли мне мои бараньи котлетки? Еще насмехается, подлец! А что я могу есть в таком месте, кроме бараньих котлет? Толстенный, сочащийся кровью бифштекс или мерзкое подгорелое gigot a l'eau [8]с подливой из репы? Да я от них умру на месте. Что касается рыбы, так в приморских городах я к ней и не притрагиваюсь: тут она наверняка дрянная. И не люблю домашнюю птицу, тощую, жилистую мелкоту – не цыплята, а сплошной обман. Остаются одни котлеты; мне их довольно прилично жарит состоящая при семье тихая, маленькая компаньонка (о боги, компаньонка при такой семье!), которая густо покраснела, признавшись, что блюдо приготовлено ею и что зовут ее Каролиной. В смысле питья я снизошел до джина, выпиваю его две рюмки в день, разбавляя в двух стаканах холодной воды; это единственное, что можно пить в простом английском доме с уверенностью, что напиток не поддельный.

У этого Ганна, по-моему, те же вкусы: я иногда слышу, как в полночь он шаркает по лестнице (грязные башмаки он оставляет внизу) – шаркает, говорю я, вверх по лестнице, ругмя ругает подсвечник, роняя то щипцы, то колпачок, и «дерзким шумом нарушает молчанье ночи». Не реже, как три раза в неделю, Ганну подают завтрак в постель, – верный знак, что накануне он напился пьян; и три раза в неделю я слышу поутру хриплый голос, орущий: «Где моя содовая!» Давно ли всякая мразь научилась пить содовую?