Фридрих фон Гаклендер - Европейские негры

– Клара Штайгер; вы знаете ее?

– Да, я видел ее несколько раз, отвечал Артур, делая страшное усилие над собою, чтоб казаться равнодушным, и поспешил проститься.

Мучительно провел эту ночь Эриксен. Он не мог не верить словам Форбаха; но ему слишком-тяжело было отказаться от своей любви; и на другой день, все еще усиливаясь верить, что Клара не могла изменить ему, он пошел к старухе Бекер, чтоб расспросить ее подробнее. «Быть-может, Форбах ошибся; быть-может, он слишком-легко придал определенное значение словам этой старухи, которая говорила ему об успехе дела только для того, чтоб выманить у него денег», думал он.

Когда он отворил дверь квартиры, занимаемой Бекер, его поразил запах ладана. Старуха была печальна, одета в траурное платье. Молча поклонилась она Эриксену и поспешила запереть дверь в соседнюю комнату.

– Вы не узнаете меня? сказал Артур.

– Ах, вы, если не ошибаюсь, приносили мне письмо от графа Форбаха.

– Ну да; и теперь я у вас опять по тому же самому делу. Скажите мне правду, давно вы знали Клару Штайгер?

– Да, она бывала иногда здесь; я видела ее довольно-часто и прежде этого случая. Она была приятельница с моей бедной племянницею, которая теперь лежит мертвая, бедняжка!

– С вашею племянницею, а не с вами?

– Нет.

– Вы говорили тогда, что исполнить поручение Форбаха очень-трудно, и между-тем исполнили его?

– Не хочу хвалиться перед вами; я не знала, как приступить к этому делу. Клара держала себя очень-строго; но одна из моих знакомых, вдова Вундель, взялась это устроить. Она живет с Кларою на одной лестнице, и ей, по соседству, было гораздо-легче уговаривать Клару.

– Да, теперь понимаю; бедная девушка каждую минуту была опутываема её сетями…

– Тс! кто-то идет, сказала Бекер.

Дверь отворилась и вошла Клара Штайгер.

– Очень-рад видеть вас здесь, фрейлейн Штайгер, сказал Артур с горькою усмешкою.

Смущенная этим тоном, Клара робко поклонилась ему и, не отвечая ничего, прошла в другую комнату, где лежало тело Мари.

– Она пришла в последний раз навестить мою бедную племянницу, сказала Бекер. – Ах, как поразила меня смерть её!

– Да, это большое несчастие, сказал Артур.

– Вы знали мою племянницу?

– Я видел ее на сцене. Если позволите, я пойду взглянуть на эту бедняжку.

– Вы извините меня, если я не провожу вас туда: мне слишком-убийственно видеть ее мертвою, сказала Бекер, закрывая лицо платком.

Девушка лежала в гробу, будто спала. её губы, её щеки сохраняли еще свою свежесть. На голове был венок из цветов. Клара стояла на коленях и молилась.

Увидев Артура, она вздрогнула и встала с колен.

– Как несчастна была бедная Мари! сказала она: – она любила, и не могла отдать своей руки любимому человеку; тетка мучила ее… наконец, он подумал, что она изменила ему… и вот, она теперь лежит в гробе. Говорят, что он убил ее…

– О, он несчастней её! Я это чувствую по себе! Вы понимаете, о чем я говорю, Клара. Да, Клара, я знаю, что ты обманула меня, ты не любила меня, ты растерзала мою душу. Прости же навсегда. Я буду молиться, чтоб ты умерла. Лучше тебе умереть, нежели оставаться в живых после того, что ты сделала!

Он стремительно ушел из комнаты.

– Боже мой! что он говорит? шептала бедная Клара: – он убил меня! и она упала лицом на грудь своей умершей подруги.

В два часа, по обыкновению, все семейство Эриксенов собралось в зале к завтраку. Но вот прошло уж полчаса, а никто еще и не дотрогивался до своей чашки кофе – так важен и прискорбен был разговор, начатый хозяйкою дома, которая с тяжелым чувством постукивала по столу своими костлявыми пальцами. Отец Артура сидел с унылым и недоумевающим лицом. Старший брат Артура, Эдуард, и Марианна, его сестра, глядели столь же угрюмо. Только Альфонс, зять г-жи Эриксен, муж Марианны, с важным и решительным видом прохаживался по комнате, самодовольно заложив руки на спину.

– Да, говорил он: – бракоразводные дела всегда бросают на фамилию невыгодный свет; потому-то я и советовал бы употребить все средства для избежания скандала. Надобно объяснить твоей жене, Эдуард, что она подвергает и себя сплетням, прося развода.

– Наше имя всегда было чисто от малейшего упрека в-отношении нравственных приличий, прибавила г-жа Эриксен, обращаясь к сыну: – неужели твоя жена не согласится оставить свое намерение? Ты подвергаешь наше семейство злым сплетням, Эдуард.

– Некоторые члены моего семейства также должны были бы держать себя строже и приличнее, продолжал зять, назидательно взглянув на жену, которой при всяком случае читал нравоучения: – условия приличий должны быть соблюдаемы, даже и в танцах; например, не должно танцовать две кадрили с одним и тем же кавалером, как это было недавно. – Почти то же должен я повторить и об Артуре: вы, матушка, хотели, чтоб я начал разговор о его поступках; иначе, разумеется, я не стал бы касаться столь неприятного предмета.