– Ох, вы опять об этом… – в отчаянье вздохнул Амедей.
– Ведь побуждение, мотив преступления – это же та петелька, за которую цепляют преступника. И судья ведь будет утверждать: «Id fecit cui prodest» [15]. Вы изучали право, не так ли?
– Извините… – сказал Амедей. Пот катился у него по лбу.
Но в этот момент их разговор совершенно неожиданно прервался: ресторанный лакей поднес им на тарелке конверт, на котором была написана фамилия Лилиссуара. В полном недоумении он вскрыл конверт и прочел такую записку:
«Вам нельзя терять ни минуты. Неаполитанский поезд идет в три часа. Попросите господина де Барайуля проводить вас в «Коммерческий кредит» – его там знают, и он сможет подтвердить вашу личность. Каве».
– Ну, что я вам говорил? – сказал полушепотом Амедей. Ему стало даже легче от этого происшествия.
– В самом деле, очень необычно. Откуда они, черт возьми, знают мое имя? И что у меня есть дела в «Коммерческом кредите»?
– Эти люди все знают, я же вам говорил.
– Мне не нравится тон этой записки. Этот человек мог хотя бы извиниться за то, что нас прервал.
– К чему? Он знает: моя миссия прежде всего… Мне надо получить деньги по чеку… Нет, мы с вами здесь никак не можем разговаривать: вы же видите – за нами следят. – Он посмотрел на часы: – И вправду уже нет времени.
Он звонком позвал официанта.
– Не надо! Не надо! – сказал Жюльюс. – Я вас угощаю. «Коммерческий кредит» отсюда недалеко; при необходимости мы возьмем фиакр. Не волнуйтесь вы так… Да, вот еще хотел вам сказать: раз вы сегодня едете в Неаполь, к вашим услугам мой круговой билет; он на мое имя, но это не важно. (Жюльюс любил делать одолжения.) Я в Париже не рассчитал, думал, что поеду еще дальше на юг, вот и взял его, но сейчас меня здесь держит конгресс… Сколько времени вы там пробудете?
– Как можно меньше. Надеюсь завтра уже быть здесь.
– Так я буду ждать вас к ужину.
В «Коммерческом кредите» благодаря рекомендации графа де Барайуля Лилиссуару без всяких трудностей выдали на его чек шесть тысячных купюр, и он положил их во внутренний карман пиджака. Впрочем, он кое-как рассказал свояку и историю этого чека, рассказал про аббата и кардинала; Барайуль, провожая его на вокзал, слушал вполуха.
По дороге Лилиссуар зашел в магазин купить воротничок, но не надел его сразу, чтобы не заставлять ждать Жюльюса, который остался стоять перед лавочкой.
– А чемодан вы с собой не берете? – спросил тот, когда они вновь встретились.
Конечно, Лилиссуар с удовольствием зашел бы захватить свой плед, туалетные принадлежности, ночную рубашку и туфли, но признаться Барайулю в виа деи Векьерелли!..
– Да ведь всего на одну ночь! – небрежно ответил он. – К тому же нам некогда сейчас заезжать ко мне в гостиницу.
– А кстати, где вы остановились?
– За Колизеем, – наугад ответил Амедей. С тем же успехом он мог сказать «под мостом».
Жюльюс еще раз поглядел на него.
– Странный же вы человек!
Неужели он вправду казался таким нелепым? Лилиссуар вытер себе лоб. Они дошли до вокзала, прошли еще немного молча.
– Ну что ж, давайте прощаться, – сказал Барайуль, протягивая руку.
– А вы… не хотите ли, может быть, поехать со мной? – со страхом пролепетал Лилиссуар. – Не знаю толком почему, только я что-то побаиваюсь один…
– Вы же доехали один до Рима. Что с вами может стрястись? Простите, что не провожаю вас до вагона, но вид отходящего поезда на меня наводит невыразимую грусть. Прощайте, счастливого пути! А завтра приходите в «Гранд-Отель» вернуть мне обратный билет до Парижа.
– There is only one remedy! One thing alone can cure us from being ourselves!
– Yes; strictly speaking, the question is not how to get cured, but how to live [16].
Джозеф Конрад. Лорд Джим
I
Вступив при посредничестве Жюльюса и при содействии своего нотариуса во владение сорока тысячами франков ренты, оставленными для него покойным графом Жюстом-Аженором, Лафкадио больше всего думал о том, чтобы это не было заметно.
«Может быть, я буду есть на золоте, – сказал он себе, – но кушанья останутся прежние».
Он не принимал во внимание, а может быть, еще и не знал, что отныне для него станет другим сам вкус этих блюд; во всяком случае, поскольку бороться с голодом и уступать гурманству ему было одинаково приятно, теперь, когда нужда его больше не угнетала, ослабла в нем и сила сопротивления. Скажем без иносказаний: аристократ по натуре, он не дозволял необходимости принуждать его к каким бы то ни было поступкам, теперь же он мог их себе позволить – из лукавства, из игры, из забавы предпочесть выгоде удовольствие.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу