Арне Гарборг - Усталые люди

– Но если-бы Бога не существовало, то в таком случае каким образом люди дошли-бы до веры в него?

– Гм; иногда мне кажется, что Бога изобрели лишь для того, чтобы было перед кем открыть душу, и перед кем, следовательно, не было-бы нужды играть комедию.

– Ух! неужели вы думаете, что перед всеми другими мы играем комедию?

– Разумеется.

– Даже если-бы у вас например был кто-нибудь, кого-бы вы очень любили?

– В таком случае я стал-бы лгать, чтобы казаться интереснее, а если-бы любовь прошла, я все-таки продолжал-бы лгать, потому что у меня, вероятно, все-таки не было-бы охоты разоблачать себя перед этим человеком.

Пауза.

– Перед самим собой, добавил я, разумеется, лжешь всего больше. Человек просто-таки бывает вынужден на это: заглядывать в самого себя и видеть себя таким, «каков он в действительности есть», чересчур уж безобразно.

Пожимаю плечами.

– Если-бы вы были так добры и рассказали-бы мне о всех тех удивительных вещах, которые открывает нынче наука!

– Ба!.. Раз вы так ставите вопрос, то… Вы конечно не пожелаете, чтобы я стал рассказывать вам о телефонах или спектральном анализе?

– Нет, но ведь это-же и не самое главное…

– Если-же вы меня спросите, к каким результатам вообще приходит теперь наука, то мне придется ответить вам, что они в большинстве случаев отрицательные: она открыла, что то, то и то, и то – вовсе не таково. А это в сущности само по себе тоже очень важно.

– Я этого не понимаю.

– Дело в том, что, каждый раз, открывая такую новую неизвестность, люди вместе с тем соскабливают с себя какую-нибудь лишнюю глупость. (Смех)…

Таким образом в конце концов можно оказаться порядочно-таки пообскобденным!

– Да, да; конечно, оказываешься несколько пообчищенным.

Февраль 85 г.

Зачем это я пристаю к ней и мучаю ее этими инквизиторскими расспросами о её прошлой жизни и т. п.? Бог ведает. Это до крайности смешно. Ведь я же не имею на это никакого нрава. Никакой цели. Просто-напросто не могу оставить ее в покое.

И чем меньше рассказывает она, тем любопытнее становлюсь я. Очевидно, существуют истории, которые она скрывает от меня, – да и почему-бы, скажите на милость, не скрывать ей их от меня?.. Но тем не менее мне надо знать их. Я расспрашиваю и допытываюсь, переспрашиваю, задаю перекрестные вопросы, прибегаю ко всякому доступному мне нравственному давлению и всевозможным уловкам судебного допроса… Это отвратительно, низко; но что-же мне делать?

А она до такой степени увертлива, эта девочка. Рассказывает мне всевозможные вещи, которыми я нисколько не интересуюсь; отделывается рассказами о родственниках, знакомых, о разных шутках, проделываемых в женском обществе, и т. д., ускользает из расставленных мною ловушек и западней с ловкостью, приводящею меня в полное недоумение. Или она в высшей степени невинна, или-же, – так как очень трудно допустить это в такой взрослой и вовсе не тепличного воспитания девушке, – она гораздо более опытна, чем мне хотелось-бы думать.

Знает-ли она, например, до какой степени все это раздражает мужское любопытство, возбуждает воображение… Вся эта неясность, эти полупотемки, полусомнения, допускающие всевозможные предположения и во всех направлениях?

Всего больше лукавства может быть в этой «наивной», простодушно-открытой манере, с которою рассказывает она мне о своих многочисленных «друзьях» и «товарищах». Разумеется немыслимо, чтобы не скрывалось чего-нибудь несерьезнее за всеми этими товарищескими отношениями с молодыми людьми, с которыми всюду разгуливала она по лесам и полям – точь-в-точь так-же, как теперь со мной. Да, но, ради Бога, неужели наши отношения недостаточно благопристойны? Да, да; но допустим, что это моя заслуга… Ведь не все-же эти молодые люди были так стары и так добродетельны как я. Знаю-ли я, что сделала-бы она, если-бы я в уединенном месте вдруг застал ее врасплох с моею любовью? – Так это вульгарно и в сущности такое жалкое, дешевое кокетство, – вся эта манера окружать себя какою-то непроницаемой таинственностью.

Впрочем, в часы наших прогулок именно эта-то заповедь и выплывает постоянно на поверхность. Я по возможности оправдываю мужчин и говорю, что это еще не так ужасно, и, слава Богу, она способна даже до некоторой степени допустить это.

– Я хорошо знаю, – говорит она, – что не мало простых людей, которые ходят к таким… в такие каторжные места, но чтобы человек, который желает считаться образованным, который появляется потом в порядочном обществе и разговаривает с… нами, женщинами… подает нам руку… что такие люди могут пожелать… что они могут… находить удовольствие в том, чтобы посещать подобных женщин… это кажется мне до того отвратительно, что я готова плюнуть! Нам, женщинам, свойственно чувство самоуважения, которого вы, конечно, не понимаете, чувство самоуважения чисто физическое… так что многое такое, что для вас возможно, для нас является прямо противоестественным, прямо – непреодолимым; и все эти продажные женщины, которых вы почти что берете под свою защиту, они должны были до такой степени пасть, так бесследно подавить в себе все человеческое, женственное, даже простое чувство чистоплотности, что от них положительно ничего не остается, кроме… бездушного тела; и тут представить себе, что… Нет! Грам, вы не можете пытаться оправдывать подобные вещи.