Вашингтон Ирвинг - Замечательные деяния Питера Твердоголового

Вашингтона Ирвинга называют отцом американской литературы, потому что он начал писать тогда, когда Новый Свет не имел еще своих писателей. Его «Альгамбра», «Рассказы путешественника», «Книга эскизов» относятся к лучшим произведениям мировой литературы.

Большое мастерство в изображении природы и человеческий, характеров, тонкий юмор и острый, отточенный слог Ирвинга признаны были его современниками – Вальтером Скоттом, Байроном, Пушкиным и Диккенсом.

Вашингтон Ирвинг прожил большую жизнь, полную разнообразных впечатлений. Он много путешествовал по Америке и по Европе и был свидетелем огромных общественных движений, войн, революций. Но все эти события не нашли отражения в его творчестве. Гораздо больше, чем современность, привлекали Ирвинга героические образы прошлого, народные предания и легенды.

Несколько лет Ирвинг прожил в Испании. Мадрид, Гренада, Севилья стали для него второй родиной. Он горячо полюбил испанский народ. Нищие водоносы, погонщики мулов и солдаты рассказывали ему легенды о зачарованных кладах, о мавританских дворцах и принцессах. В старинных монастырских библиотеках Ирвинг перелистывал пыльные фолианты, и прошлое Испании вставало перед ним. Много прекрасных романтических сказок написал Ирвинг о временах арабского владычества в Испании.

Тут же, в Испании, Ирвинг работал над «Жизнью и путешествиями Колумба». Образ великого мореплавателя, открывшего Новый Свет, был особенно дорог Ирвингу, потому что он был американцем и любил свою родную страну – ее величественные горы, бескрайные прерии, полноводные реки и непроходимые чаши лесов. Его интересовала судьба индейских племен, древних хозяев этой страны, и жизнь первых колонистов на берегах Гудзона.

Мальчиком Ирвинг часто бродил по глухим окрестностям Нью-Йорка и с жадностью слушал бесконечные рассказы местных старожилов. Много лет спустя он припомнил их в «Истории Нью-Йорка» и в «Книге эскизов». Никто ярче его не рассказал легенд молодой Америки. Предания, рассказанные Ирвингом ярко и живописно, никогда не были знаменем борьбы; он не умел видеть героику и романтику в окружавшей его действительности. Он всегда писал о прошлом.

Сила Ирвинга была в том, что он умел даже самым романтическим, самым сказочным сюжетам придать убедительность реальной жизни.

Первую же свою книгу Ирвинг посвятил прошлому своей родины. Эта книга называлась «История Нью-Йорка от сотворения мира до конца голландской династии». Молодой писатель старательно собрал все скудные материалы о жизни голландской колонии на берегах Гудзона; но вымысла в его «Истории» было гораздо больше, чем правды. Книга сразу же принесла признание молодому писателю. Знаменитый шотландец Вальтер Скотт до слез хохотал над каждой страницей этой книги; Чарльз Диккенс перечитывал ее без конца, учась у Ирвинга трудному искусству юмора.

«Замечательные деяния Питера Твердоголового» – один из самых ярких эпизодов «Истории Нью-Йорка». В этой главе Ирвинг иронически описывает военные успехи голландцев; он рассказывает, как под начальством Питера Стьюивезента [1] Питер Стьюивезент, по прозванию Твердоголовый, был последним губернатором голландской колонии в Северной Америке; он был назначен губернатором в 1646 году; сдал колонию Англии в 1664 году. , прозванного Твердоголовым, голландское воинство штурмовало шведскую крепость Форт Христины.

Проглотив изрядное количество пищи, голландцы ощутили чудесную бодрость и воодушевление и приготовились к бою. «Ожидание, – говорит летописец, – ожидание встало на ходули». Мир позабыл кружиться, или, вернее, замер, чтобы наблюдать схватку, точно олдермен [2] городской советник. с круглым брюшком, созерцающий битву двух воинственных мух на своем камзоле. Глаза всего человечества, как водится в подобных случаях, были обращены на Форт Христины [3] шведская крепость в окрестностях Нового Амстердама (Нью-Йорка). . Солнце, словно маленький человечек в толпе на кукольном представлении, шныряло по небу, то здесь, то там высовывая голову и стараясь хоть одним глазком глянуть через плечи неотесанных облаков, которые толклись у него на дороге. Историки наполнили свои чернильницы; поэты махнули рукой на обед, потому ли, что берегли деньги на бумагу и гусиные перья, потому ли, что просто им нечего было есть. Древность угрюмо хмурилась из своей могилы, видя, как затмило ее Настоящее, – и даже Будущее, онемев, с разинутым в экстазе ртом взирало на поле брани.