Гор Видал - 1876

Сначала я опасался, что мы не узнаем, какой из двух совершенно одинаковых асторовских домов принадлежит нашей мадам Астор, но, как сказала Эмма, если бы сводные сестры решили устроить прием в один и тот же вечер, Пятая авеню оказалась бы полностью запруженной. Кстати, когда я выразил надежду, что она не будет скучать от провинциализма американского высшего общества, Эмма решительно замотала головой.

— Какая там скука, папа. О чем ты? Большие деньги… они похожи на яркие лучи электрического света в этих ужасных залах и безумно меня волнуют. Я просто трепещу! Эти твои богачи светятся, точно северное сияние. — Иногда Эмма выражается удивительно беллетристично, несмотря на свой довольно-таки вульгарный литературный вкус.

Когда асторовский лакей — темно-зеленая плюшевая накидка, золотые гербовые пуговицы, красная куртка, бриджи и черные шелковые чулки — помогал нам вылезти из кареты, за нами наблюдала небольшая толпа, несмотря на то что на улице шел снег. От ступенек парадной двери дома номер триста пятьдесят по Пятой авеню через тротуар был небрежно переброшен исчезающий в сточной канаве красный ковер. Мы поспешили войти.

Некто, похожий на придворного церемониймейстера, указывал дамам, как пройти в комнату, чтобы привести в порядок себя и свои туалеты, мужчинам — в гардеробную. Затем, завершив положенные приготовления, мы с Эммой торжественно направились по длинному коридору к широкой лестнице. Внутри дом кажется крупнее и внушительнее, чем можно предположить по его уличному фасаду, похожему на тонкий ломтик шоколадного торта.

Мы прошли через анфиладу гостиных (две голубые и одна гранатовая) — совсем как в Тюильри. Я был поражен богатством, да и неплохим вкусом меблировки, хотя картины не слишком хороши, а скульптуры невыразительны. Свет, исходивший от роскошных хрустальных люстр, таинственно отражался в многочисленных серебряных зеркалах, и всюду были свежие цветы — розы, орхидеи и еще какие-то экзотические, названий которых я не знаю, — не говоря уже о целой оранжерее сразу за третьей гостиной. Вот истинная роскошь — собственные тропические джунгли посреди морозной нью-йоркской зимы.

Миссис Уильям Бэкхаус Астор, née [34] Урожденная (фр.). Каролина Скермерхорн, она же Таинственная Роза, стояла под огромным и весьма неважным собственным портретом и встречала гостей. Рядом с ней, и, уж конечно, в своей стихии, пребывал Уорд Макаллистер, рабски преданный таинствам своей изрядно-таки распустившейся розы. Миссис Астор немолода (сорок, сорок пять?), и ее неживые черные волосы не вполне ее собственные, в то время как прочие части тела, украшенные искрящимися алмазными подвесками, жемчугами, сияющими лунным светом, изумрудными кулонами, которым позавидовал бы сам Великий Могол, без сомнения, принадлежат ей самой («принадлежат» — этот глагол относится к частям тела, поясняю для тех, кто запутался в длиннющих эпитетах к драгоценным камням, которые сами собой вьются на кончике пера; эти драгоценные камни висят, ниспадают, раскачиваются и сверкают не только на высокой и неестественно прямой фигуре миссис Астор, но и на всех других присутствующих дамах).

На обед, прошептал мне на ухо Макаллистер, приглашены пятьдесят джентльментов и дам; при этом он дохнул на меня ароматом фиалок, которые он жевал явно для того, чтобы отбить обычный запах портвейна.

— Здесь сегодня весь Нью-Йорк.

Таинственная Роза пристально оглядела Эмму, затем глаза ее впились прямо в поддельные бриллианты князей д’Агрижентских. На мгновение меня обуял страх, что миссис Астор поднесет сейчас к своим глазам не лорнет, а увеличительное стекло ювелира, разоблачит Эммины стекляшки и покажет нам на дверь.

Но под придирчивым взглядом хозяйки Эмма прошествовала с высоко поднятым знаменем: так несут штандарты на параде победы.

— Мы столько о вас слышали, княгиня. Мы так рады, что вы смогли прийти к нам сегодня.

— Вы были очень добры, пригласив нас, мадам, — ответила Эмма с недвусмыленным (и нарочитым?) французским акцентом.

— Мистер Скермерхорн Скайлер. — Миссис Астор предоставила мне возможность склониться над ее довольно толстыми пальцами в многочисленных кольцах. — Макаллистер убежден, что вы мой кузен. Видите ли, я урожденная Скермерхорн. — Сказано с таким благоговением, точно она была урожденная Плантагенет.

Меня до глубины души раздражает превращение моей фамилии в двойную, изобретенное Макаллистером. В своих социальных амбициях, которые он переносит на мою скромную особу, он сумел навязать мне ложную индивидуальность, поскольку я не имею никакого отношения ни к великим Скермерхорнам, ни к великим Скайлерам. Моя матушка Скермерхорн родилась на бедной ферме в северной части штата Нью-Йорк, в числе одиннадцати детей, ничем не примечательных, кроме того, что все они умудрились выжить, а мой отец Скайлер держал таверну в Гринич-Виллидже — в те дни, когда то была именно деревня, а не название одного из районов этого нескончаемого города.