Гор Видал - 1876

Гилдер изо всех сил постарался меня успокоить, заметив, что попытка Твена написать роман о политике совместно с Чарлзом Дадли Уорнером закончилась провалом, хотя пьеса, созданная на основе романа «Позолоченный век», все еще не сходит со сцены.

— А теперь он снова, кажется, провалился. — Несмотря на любовь Гилдера к Твену, он слишком литературный человек, чтобы не испытывать радости от провала другого писателя. — В этом месяце вышла его новая книга, на этот раз детская. У Брентано мне рассказали, что ее никто не покупает.

После завтрака я предложил ему прогуляться до площади Пяти углов. Он был шокирован.

— Вы шутите, мистер Скайлер?

— Должны же мы пойти на какие-то уступки реалистам? Тем более, что во Франции писатели — завсегдатаи подобных мест.

Гилдер помрачнел.

— Знаю я этих писателей. Сплошная грязь.

Он все же согласился, доверившись мне. Мы сели на Бродвее в яркий вагончик «Желтая птица» на конной тяге, направляющийся в городской парк.

На улице было не холодно, как раз то, что нужно для прогулки на свежем воздухе — хотя воздух в центральной части города отнюдь не свеж — и обозрения достопримечательностей, тоже довольно неприглядных, как выяснилось.

На первый взгляд у Пяти углов почти ничего не изменилось. Столько же улиц, как и раньше, вливается в мрачный пустырь немощеной земли. Снег растаял, и то, что обитателями с горечью именуется Райской площадью, теперь — сплошное месиво грязи и человеческих экскрементов. Вокруг покосившийся забор, призванный защитить два тоненьких деревца — единственное местное украшение. Продавцы орехов лениво занимаются своей торговлей, а старухи-иностранки, сидя на ступеньках своих жилищ, грязными руками трут хрен. В дверях дома подозрительная парочка молодых бродяг в лохмотьях по очереди прикладываются к длинной черной бутылке джина. Кое-где, несмотря на зимнее время, картежники прямо на тротуарах режутся в карты. Сдают по три карты — название игры забыл.

Когда я был молод, мне нравилось чувство опасности, совращения, даже насилия, связанное с этим кварталом. Но сейчас все иначе. Нет, оно не исчезло, — просто изменилось, скорее даже расцвело благодаря иммигрантам, которые заполнили чердаки, подвалы и крошечные комнатки ветхих лачуг, образующих треугольник площади. Самое крупное здание, некогда винокурня, недавно превращено богомольными дамами в миссию. С обеих сторон кривобокого дома узкие проходы: один из них известен как «Аллея убийц».

— Увидев все это, Диккенс пришел в ужас. — Гилдер кивнул в сторону аллеи, по которой торопливо шагали две зловещие темные фигуры.

Нас окружили нищие. К счастью, рядом были полицейские. После наступления темноты полиция благоразумно куда-то исчезает, и тогда на Пяти углах вместо закона правят кулак, нож и револьвер.

На углу Уорт-стрит нам преградила дорогу черная, в буквальном смысле слова, фигура — одежда, лицо, руки (хотя и не чернокожий).

— Господа, хотите посмотреть собак? Как раз сейчас начало. Здесь рядом, на аллее.

Гилдер сказал, что нас это не интересует, хотя, должен признаться, мне бы очень хотелось посмотреть этот новый, ужасный, нелегальный вид азартной игры. Специально натренированного терьера пускают в небольшой оцинкованный ящик, полный крыс. Терьер убивает их всех, но и сам выходит из схватки изрядно потрепанный. А тем временем делают ставки: сколько крыс он загрызет и сколько это займет времени? Иногда в одном сеансе участвует до сотни крыс.

— Очень популярная игра, — неодобрительно отозвался Гилдер.

— Среди бедноты?

— И среди богатых тоже. Позор.

Несколько проституток попытались нас соблазнить, но они могли бы заинтересовать разве что до бесчувствия пьяного моряка, потому что были не только непривлекательны и грязны сами, но, казалось, даже их лохмотья пропитаны заразой. И даже я, всегда питавший нечто вроде пристрастия к платной любви, едва ли не бежал от них без оглядки, как и утонченный Гилдер; казалось, один взгляд этих несчастных созданий способен вызвать жжение в течение целого года, и тут даже добрый бог Меркурий не поможет.

Когда мы шли по Томас-стрит (обсуждая, как покупаются книги, — обычная тема разговоров нью-йоркских бумагомарателей), я увидел публичный дом, где я когда-то растрачивал себя регулярно во всех смыслах этого слова. Дом не изменился. Теперь он, однако, от подвала до чердака набит итальянскими иммигрантами.

Когда мы шли мимо, дети хлынули из дома, как лава (сравнение кажется мне подходящим, поскольку все они неаполитанцы), и окружили нас, требуя денег. Я швырнул им несколько медяков, заговорив с ними на их языке, что их сильно поразило. Кстати, я чаще говорю на нью-йоркских улицах и в ресторанах по-французски, по-немецки и по-итальянски, нежели по-английски. Весь рабочий люд, не считая ирландцев, по-английски не говорит, а язык, на котором говорят ирландцы, можно назвать английским с большой натяжкой.