Павел Голубев - Буран

Мишка Козырь, униженный в глазах ребят выговором заведующей, молчал, как будто что-то замышлял.

Гошка после всех явился в мастерскую и, как ни в чем не бывало, не глядя на Мишку, сел на свое место.

Руки у всех ныли от работы; заказ корзин был срочный: "Попечительный комитет города", на средства которого содержался приют, два раза напоминал заведующей, чтобы к сроку выполнить непременно.

Колька разминал пальцы: ему не хотелось сегодня приниматься за большую корзину.

— Колько! — сердито сказал мастер, — дай корзинко!

Мастер еще издали заметил, что корзина косая:

— Не карош корзинко!

— Не умею лучше, — оправдывался Колька.

— Нэ умей! А кушать умэй? Нэ кочу! — и выругался по-своему. — Надо карош форма корзинка! — ткнул мастер Кольке корзинкой в лицо.

Колька вспыхнул.

— Не дерись! — и от обиды, как будто кто схватил его за глотку, на глазах выступили слезы и сжались кулаки. — Сам делай!

Мастер не понял слов, но, почувствовав дерзость, выругался и, выхватив из пучка прут, ударил Кольку по голым ногам.

Колька вскрикнул, схватился за ногу и громко заплакал, потом вдруг сорвался с места и своей корзинкой пустил в мастера.

— Н а вот тебе, когда так! — закричал он злобно и бросился вон из мастерской на улицу.

Шандор побежал за Колькой, но после неудачной погони вернулся еще злее: кричал, ругался, размахивал прутом, выгнал подвернувшегося под ноги Сеньку.

— Город надо... Комитет заявить... Нэ карош руссиш, — потом приказал ребятам сегодня кончить корзинки, а сам ушел из мастерской.

Тотчас Сенька прибежал назад, прошел в спальню, вытащил из постели два пальто и две шапки, прихватил Колькины валенки и убежал в избушку Тайдана. Там на печке за трубой сидел Колька и плакал.

— Колька, слезай скорей, одевайся да айда на улицу.

Колька живо соскочил с печки, оделся.

— Совсем убегу... чорт с ними... Давно собирался, да как-то боязно было, а теперь убегу, — решительно заявил Колька.

— И я с тобой, Колька, — ладно?

— Айда! Подвяжись вот веревкой — теплее.

Оделись, только бы итти, а в дверь Тайдан, приютский сапожник, седенький старикашка.

— Куда?

— Катерина Астафьевна за молоком посылает, — соврал Колька.

— A-а, добре... Ну, жарьте, чай с молоком будем пить... Нате-ка вот рукавицы, все теплее, — и Тайдан подал Кольке свои рукавицы.

Кольке стало неловко, что он обманывает Тайдана, и он не хотел брать рукавиц.

— Ну вот, что за разговоры? бери, бери... сегодня мороз здоровый.

Вышли из избушки, забежали на задний двор; Колька достал спрятанную им корзинку, они перемахнули через забор, ударились в проулок.

— Хлеба не захватил! — спохватился Сенька, — все время думал, что надо, а как выбежали, так забыл.

— Ничего, на корзинку выменяем, — сказал Колька и зашел в крайнюю избу.

— Видишь, вот и хлеб есть, — показал Колька краюху хлеба и спрятал ее за пазуху.

Скоро они вышли за деревню в поле. Остановились и разыскали глазами крышу приюта.

Кольке представилась вонючая тесная спальня, Мишка Козырь, грязная мастерская с злым мастером, сухая, старая заведующая, — никогда не улыбающаяся, вечно ворчливая, с постоянными наставлениями, выговорами, наказаниями...

— Тьфу! — плюнул Колька, — Тайдана только жалко, а то бы спалил — пусть все горит!.. Побежим, Сенька, а то еще, пожалуй, догонять пустятся.

И два невольника, вырвавшиеся на свободу, рысью побежали к лесу.

В сосновом бору было тихо и бело. Только изредка потрескивали сухие сучки под тяжестью осыпающегося с вершин снега.

— Стой, Сенька!

Остановились, перевели дух... В лесу никого.

— Чувствуешь, Сенька, — ни старухи, ни Шандора, ни Козыря, ни проклятых корзин! Понимаешь, одни мы! Хорошо... Ура! — крикнул Колька, и где-то звонко-звонко отозвалось: а? — а?

— Кто-то кричит, — испугался Сенька.

— Никто... это мой голос отдается. Слушай, я крикну: прощай!

А в лесу, как будто кто убегая кричал: ай, ай, ай!

— Мы убежали совсем! — кричал Колька.

А в лесу отвечало: ем, ем, ем!

— Не вернемся никогда!

А веселое эхо подтверждало: да, да, да!

— Ну, Колька, бежим, у меня ноги мерзнут, — торопил Сенька. — Скоро будет деревня?

— Деревня еще не скоро, — побежим!

Пробежали верст пять. Лес стал реже, дорога у же.

— Что ж это за дорога? — соображал Колька, — никак времянка, по дрова ездят.