Алексей Свирский - Рыжик

– Ну, и пусть его сердится, – заметил Рыжик, – все равно он не помогает тебе. Какой он дядя!..

Он помолчал немного, а потом спросил:

– А ты как отправишься?

– Да пешком, должно быть… На Москву пойду. Хотел вот до тепла пожить здесь, а надо завтра в путь-дорогу пуститься…

– Знаешь что, – вдруг перебил Рыжик Герасима, – пойду и я с тобой! Что мне тут делать?.. Возьмешь меня?

– Отчего же не взять? Возьму, пожалуй… Только холодно будет. Гляди, замерзнешь в пути…

– Нет, не замерзну!.. Я, брат…

Санька не договорил: дверь с шумом неожиданно открылась, и в ночлежку вошел сам хозяин, Прохор Степаныч. В руках он держал овчинный полушубок, издававший противный кислый запах.

– На держи и уходи, сделай милость! – обратился хозяин к Герасиму и швырнул ему полушубок. – Уходи, слышь, говорю, и не приходи больше. Убью!.. На держи и деньги, – добавил он и высыпал в руку племянника какую-то мелочь. – И ты, рыжий дьявол, убирайся вон! – вдруг набросился хозяин на Саньку. – Чего тут глазами хлопаешь?.. А тебе, Герасим, говорю: не приходи больше. Несчастье мне приносишь.

– Дяденька, Прохор Степаныч, простите христа-ради! – вдруг возопил Герасим и упал к ногам хозяина.

Тот взмахнул руками и в каком-то страхе шарахнулся в сторону от упавшего к его ногам племянника, а затем быстро вышел вон.

– Ага, испугался, ирод! – злорадно пустил ему вдогонку Рыжик и бросился собирать монеты, выпавшие из рук Герасима.

Последний медленно поднялся с пола и ладонями стал вытирать свое мокрое от слез лицо.

– Вот, все собрал… И всего-то, изверг, двадцать три копейки дал, – проговорил Рыжик, передавая собранные монеты Герасиму.

– Держи у себя, все едино вместе пойдем, – сквозь слезы сказал Герасим и слегка отстранил руку Саньки.

Рыжик в душе очень обрадовался, что его берут с собою, и вместе с тем пожалел друга, которого, по его мнению, зверски обидел дядя.

– Шубу, видишь, подарил, – заворчал Санька, – а спроси, сколько эта шуба стоит?

Санька осторожно развернул полушубок, оказавшийся весь в заплатах и дырах, и примерил его.

– Так и носи его, – сказал Герасим, видя, что Рыжик хочет сбросить полушубок.

– А ты как же? – спросил Санька, обращаясь к Герасиму.

– Мне не надо – у меня вот эта штука теплая, – указал Герасим на свою ватную кофту.

– Ну, спасибо, ежели так, – промолвил Рыжик и прошелся в полушубке несколько раз взад и вперед.

Было восемь часов утра, когда Герасим и Санька вышли из ночлежки и направились к Московской заставе. Погода была ужасная. В синеватых сумерках рассвета кружились гонимые холодным ветром мелкие сухие снежинки.

– Вот и зима пришла! – воскликнул Рыжик и плотнее закутался в полушубок.

Герасим ничего на это восклицание не возразил. Его тощая, длинная фигура съежилась, согнулась, впалые щеки посинели, а нос, толстый и длинный, сделался совсем сизым.

Через два часа они сидели в чайной около Московских ворот и запасались теплом. Санька шестой стакан допивал и буквально обливался потом.

– Ну, теперь до самой Москвы дойду – не замерзну, – говорил Рыжик, – вон с меня как пар валит.

Он отер рукавом вспотевшее лицо, тряхнул красными кудрями и задорно посмотрел на друга.

– Не говори, голубчик, так, – заметил ему Герасим, – до Москвы путь тяжелый лежит. Вон у меня отчего лицо такое синее да нос, как у пьющего? Потому оно у меня такое, что заморозил я его, лицо-то… Было такое дело…

– А дядя твой двадцать три копейки дал… Экий жадный!.. Ведь он знал, что путь нам трудный лежит, – сказал вдруг Рыжик, и глаза его загорелись злобным огоньком.

Герасим ласково положил ему руку на плечо и заговорил кротким, тихим голосом:

– Ты, голубчик, моего дядю не ругай: он человек несчастный, он сам для себя казнь готовит… И жалко мне его, во как жалко!.. Ведь он деньги-то копит, а себя топит… А что дороже? Ведь деньги-то от людей, а человек от кого? Грязную монету всяк принимает, хоть пусть она в крови, в слезах сиротских будет, а человека без совести никто не принимает. Пойми ты это, голубь мой… И жалко мне дядю, ох, как жалко!.. Вот уже третий раз прихожу к нему, все хочу об этом ему напомнить, а он серчает… Я в ноги падаю, а он серчает… Ослеп, совсем ослеп человек и не видит правды…

Санька слушал внимательно, но ничего не понял. Он не мог сообразить, как этот бедный, бездомный бродяга может жалеть богача-грабителя да еще от жалости в ноги ему падать.

К вечеру того же дня в двух верстах от первой деревни их застигла буря. Это было нечто ужасное. Что-то серое, непроницаемое упало перед путниками, и они потеряли дорогу. Ветер, свистя и воя, гнал и кружил тучи снежной пыли. Эта пыль врезывалась в лицо и глаза одиноких путников, а ветер не переставал кричать над их головами. Рыжик почувствовал сильную боль в пальцах ног и рук, точно кто булавками колол его под ногти.