Сергей Григорьев: Радио на Маре-Сале

— Вы, наверное, хотите есть? — спросили меня по телефону.

— Нет еще.

— Мы пообедали по-военному. К ужину вас постараемся освободить.

Только после напоминания об еде я взглянул на часы и заметил, что смеркается: я думал, что провел на вышке два-три часа, а был уже вечер, и прошло более девяти часов с тех пор, как утром я ушел из дому. В первый раз за семь месяцев радиостанция Маре-Сале не сообщила ни утреннего, ни полдневного стояния барометра, а наверное Исакогорка, Ходынка и Карнарвон уже спрашивали, почему мы молчим. В ушах у меня был звон, лопушки ушей распухли и болели, но я надел на голову слуховой прибор и, сосредоточась, через некоторое время разобрал в нежном хоре искровых переговоров наши буквы — нас вызывали.

Я тотчас сообщил об этом товарищам, спросил их, записали ли они в суматохе с медведями показание барометра после полудня. Да, 743,6 миллиметра. Я решил пустить дизель-динамо и попробовать, если справлюсь один, передать сразу дневную сводку наблюдений…

А главное — надо было объяснить, почему мы до сих пор молчали.

Дизель — это дивная машина, вы знаете, — приводится в движение одним поворотом воздушного колеса. Мотор застучал клапанами, запело, динамо. Я засветил лампы, включил высокое напряжение; вспышка искр и запах озона успокоили меня. Я спокойно выбивал ключом радио, объясняя сначала «всем, всем, всем» «Sie sind betrunken!», что на радиостанцию Маре-Сале напали и держат ее в осаде белые медведи. Повторив это краткое сообщение, я остановил машину. Свет у меня погас, и я увидел через зеркальное окно аппаратной, что настала светлая звездная ночь. Я снова надел слуховой прибор и скоро, подстраивая антенну на прием, ясно услыхал из черточек и точек несколько раз повторенное по-немецки: «Sie sind betrunken!», т. e., что мы тут напились до белых медведей…

Может быть это забавлялся Науэн, но сигналы были четки и ясны, словно со мной говорил близкий сосед. Вероятнее, судя по грубости, это было какое-нибудь шальное немецкое судно в Мурманских водах, и над нами посмеялся через простор эфира командир его, сам пьяный от вина и ужаса беспощадной каперской войны.

Затем последовало долгое молчание, после чего английское дозорное судно спокойно и серьезно спросило меня, не может ли оно чем-нибудь помочь. Это на расстоянии чуть ли не полутора тысячи километров! Однако это не была насмешка.

— Опишите точно обстановку, — попросил меня английский крейсер.

Я слышал сигналы британца совершенно ясно. Он мне дал: «QSB» — что искра моя плоха. Я знал, почему: антенна наша покрылась инеем, и ее надо было прогреть током, чтобы растопить ледяной налет. Но наши переговоры затруднялись еще тем, что без механика я должен был для каждого ответа снимать с головы слуховой аппарат, итти в моторную, пускать дизель, выравнивать напряжение, а затем включать трансформатор, покинув мотор и динамо, и, положась на их конструктивную честность; без присмотра, потом уже отбивать сигналы. К полночи мне товарищи сообщили, что, выкинув за дверь к медведю Сиба, они выманили его из-за печки и пристрелили. А британец мне задал неожиданный вопрос:

— Есть ли у вас ракеты?

— Огромный запас, — ответил я.

Прошло полчаса. Я ждал с наушником вестей еще откуда-нибудь и услыхал опять по-английски:

— Пустите в ход весь фейерверк. Лучше всего.

Потом радио назвал мне имя:

— Вильям Керн. Крейсер 327. Сообщите результат. Волна та же.

В эту минуту мне ясно представилась каюта на английском крейсере, шахматная доска и Вильям Керн, который, бережно охраняя пепел сигары от разрушения, передает своему телеграфисту слова, которые я принял, и теперь, покончив с этим, погрузился в раздумье над странным и коварным ходом своего противника. Вероятно, крейсер стоит на якоре в Печенгской губе. Сигналы четки и ясны.

Фейерверк был в чулане при доме. Я сообщил товарищам о совете британца. Ответ: «Попробуем». И скоро вслед за тем я услышал оглушительную трескотню ракет и в промежутках выстрелы из ружей… Потом по телефону мне: «Они бегут. Я к вам сейчас». Это мой механик. Послышался стук в дверь. Я быстро отворил. Он вбежал, захлопнув дверь, с винтовкой за спиною. В то мгновенье, как я впускал товарища, я мельком видел фейерверк — самый великолепный в моей жизни. Ракеты, описывая дуги в воздухе, впивались в снег и гасли, в высоте рвались и рассыпались ослепительным цветным каскадом римские свечи и волчки, бухали пушки, и с треском прыгали во всех направлениях лягушки. О медведях не было и помину. Мы расцеловались с товарищем. И мне захотелось тотчас поблагодарить Вильяма Керна за находчивую выдумку. Механик мой, Сергеевич, стал к машине, я ушел в аппаратную, чтобы включить антенну на прогрев. Я взялся за рубильник. И вдруг, привлечённый странным звуком, взглянул и увидел у зеркального окна скользящие по нему когтями две огромные лапы и острую морду с маленькими умными черными глазками. Это был медведь. Он глухо ударил лапами по стеклу, но оно не поддалось удару… Тогда медведь потянулся и ухватился обеими лапами за фидера. В испуге, что он их оборвет, я безотчетно повернул рубильник; вспышка, удар — и все погасло…