Сергей Иванов - Тринадцатый год жизни

Ни с Ниной, ни с Ванькой Гора видеться не мог. А со Стеллой мог. Она оказалась наиболее нейтральной. Или наиболее нелюбимой?.. Но ведь она сама выбрала эту должность.

Первое, что Гора всегда делал, тапочки надевал. «Труд уборщиц» он уважал, потому что в жизни не брался ни за веник, ни за тряпку. Но теперь, естественно, его тапочек не было.

— Да проходи так!

Он потоптался на коврике, то ли вытирая подошвы, то ли борясь с неловкостью. Пошёл. Так в лёгкой обуви ходят по мокротени: не своими шагами, выше, чем нужно, поднимая ноги.

А ведь по-настоящему это была его квартира!

— Ну так… Я начну?

Инструмент лежал в низеньком шкафчике под мойкой. И только Гора открыл этот шкаф, сразу стал уверенней — с родными вещами в руках. Хотя вещи те не больно хорошо его слушались. Он закурил. Дым пошёл по квартире. Говорят, курение вредно не только для курильщиков, но и для всех, кто рядом, и для картин, обоев, ковров — для всего на свете.

Однако бывают, как видно, случаи, когда курение полезно.

Прислонясь к сломанной двери, она смотрела, как Гора возится с форткой, то и дело выдыхая дым на улицу. А ветер обратно его!

И многое вспоминалось Стелле под этот дым. И часто такое далёкое, чего будто и не было никогда.

Со вкусом Гора завинтил починенный кран, усмехнулся:

— Ну? Могу быть свободен?

«Не уходи!» — подумала Стелла. А он и сам не хотел. В большой комнате остановился перед Ваниным столиком. Там всё лежало, как он бросил: учебник, тетрадка по-русскому, ручка. Последнее предложение было: «Стода пробудились на мягких лугах». Ванька из каких-то там своих особых соображений написал: «стода».

Гора даже взял ручку, повисел ею над словом и отложил:

— Придёт — скажи ему…

Переглянулись. Забыв свои обиды, Стелла подошла к нему.

Дальше пошли уже вместе — «на экскурсию» по квартире. И Гора чуть было не открыл дверь, которая вела в «родительскую». Опять рука его повисла:

— Там ничего не надо?

Стелла ему не ответила. А какой был смысл отвечать на вопросы для отвода глаз. И он тоже понял её. Висячую, неприкаянную свою руку положил ей на плечо:

— Чаю дашь?

Она ушла в кухню, и не знала, что Гора делал там, о чём думал. А после он сам вошёл, сел к столу на обычное место.

— Ну, как вы тут?

Она коротко пожала плечами: «А как ты там?» Посмотрели друг на друга, усмехнулись. Опять она почувствовала себя насторожённой враждующей стороной… державой.

Однако гостеприимство при этом страдать не должно. Не спрашивая, Стелла сделала несколько бутербродиков — Гора любил подзакусить во всякое время суток. Да и, между прочим, был как раз обед… Вот он почему так легко с работы ушёл!

— Стрелка! Прости, что я навязчив… Это всё не мама устроила?

Нину он никогда не называл для Стеллы мамой. А теперь словно специально хотел подчеркнуть особое положение, в котором они все оказались. Сделалось ей как-то не по себе. Она покраснела, ответила преднамеренно резко:

— Нет, это не мама. Это Ваня и я!

— Ваня? — Он покачал головой.

Стелла опять ответила ему, словно выстрелила из пистолета. И опять в самую десятку:

— А что ж, по-твоему, родители мне одной нужны?

И теперь, наконец, она его подстрелила. Гора сидел молча, как бы глядя в окно, где по слякоти ползали автомобили.

Стелле сделалось неловко, как всегда бывает неловко приличному человеку, если он оказывается совершенно прав. Чуть не начала извиняться! Но Гора заговорил сам:

— Я не знаю, Стрелка, что тебе ответить…

Нет. Слышно было, что он знает, что это лишь для разгона. И Стелла насторожилась.

— Однако я, Стрелочка, уверен, что родители у вас с Ваней будут. Только не оба сразу. Не оба одновременно. Ты понимаешь меня?

Она отчуждённо пожала плечами.

— Но ты веришь мне?

Она ответила:

— Нет!

Гора ушёл. Остался пронзительный сигаретный дым по комнатам, остались две чашки на кухонном столе. В тарелке сох несъеденный бутерброд.

Ей неприятно было, не хотелось думать, добилась она чего-нибудь или нет.

Эх ты, Георгий Георгиевич… Уж лучше бы ей взять да и начать перевоспитывать своего собственного отца, на нём применять все эти Ленины советы. Но Стелла честно себя ведёт. Она Ваню бросать не собирается, как некоторые готовы бросить её.

Решив так, она всё с той же горестной медлительностью и чисто девчоночьей непоследовательностью переехала воспоминаниями на отца… Почему-то вспомнилось, как он умеет рассказывать. Мысль словно бы мечется влево-вправо от ужаса, словно бы не может найти дорогу. А след за ней остаётся яркий, как от молнии. И в последний момент всё вдруг освещено, всё так ясно, точно! Эх!