Сергей Иванов - Тринадцатый год жизни

Георгий Георгиевич вернулся к своей газете, сел. «Как будто бы именно я и виноват!»

Она шла по улице, торопливо вытирая слёзы — торопливо, чтобы не приставали, кому не надо. Ведь она была ещё совсем молодая женщина. В троллейбусе ей всегда говорили: «Девушка, передайте на билет». А между тем она имела уже двоих ребят!

Нина Александровна улыбнулась — и грустно и горделиво одновременно.

Начинались трудные времена! Она плакала и о своей Стрелке, которая так искренне и так бесполезно заботилась о мире в семье. И плакала о себе — уж поверьте, ей было о чём поплакать. И к тому же начинались действительно трудные времена.

Она не знала, как рассказать дочери, почему она расходится с мужем. Да и не считала, что это надо делать. Она думала, что просто однажды она своим материнским, авторитетным голосом скажет: «Вот, дети, у нас будет новая жизнь…» Нет, «новая» здесь не подходит. Новая — это как бы «хорошая». Она скажет «другая» или «иная». И дети кивнут согласно, понимающе. Потом примутся за эту «иную» жизнь.

Но оказалось, её расчёты — ерунда. Вернее всего, дети её не поймут, не послушают. Не услышат!

И всё-таки что-то она должна была сделать. Хотя бы на первое время… Ведь через час ей придётся говорить с дочерью. И невольно посмотрела на часы, утерев глаза. И почти знала: Стрелка тоже сейчас смотрит на часы, сидя в ванной на низкой скамеечке, и тоже утирает глаза.

Подумала: «Господи, мы такие с ней похожие. Как бы мне это ей растолковать». Опять улыбнулась и заплакала. Прошла мимо, не отвечая на воркотливый вопрос какого-то усача.

Пора привести себя в порядок и поворачивать к дому. Вместе с этой мыслью пришло и чувство, будто она решила главное — то, как будет дальше вести себя со своими детьми. «Словами пока я этого не знаю, а в душе знаю!» На самом деле она ничего не решила, а лишь перестала плакать и быстро, энергичным шагом шла к дому. Это всегда поднимает настроение. И появляется даже какая-то уверенность в себе.

Дочь её всё сидела над льющейся водой. Но теперь, конечно, лишь из-за того, что раз они договорились, то надо уж досидеть.

Нина Александровна постучала, одновременно сгоняя с лица улыбку:

— Стрелка…

И сейчас же щеколда брякнула назад — дверь открылась. Тут только мать поняла, что энергичная ходьба на самом деле вовсе не решила её проблем. В глазах промелькнул испуг. Но отступать уж было некуда.

Вечером она сказала мужу:

— Мне пришлось успокоить Стрелку, что мы, возможно… ещё поступим по-иному…

«Успокоить? — он подумал. — Нет, это называется другим словом». Но промолчал: ведь сам он и того не сделал.

— Поэтому, сделай одолжение, старайся держаться… в рамках.

Георгий Георгиевич молча кивнул.

А Стелла в это время лежала на животе, подперев голову рукой. В такой позе, говорят, любил лежать юный Пушкин. Стелла занималась странным делом: она мечтала. Ни на каплю не усомнившись в Нининых словах, она оттолкнулась от земли и полетела — успокоенная, лёгкая. Да и как ещё могло быть, верно? Ну не разведутся же они!.. «А ты говорила: делаю ненужное, не то!»

На улице, за тёмными деревьями, выше всех домов и ярче всех окон горела луна.

Так минула первая десятидневка сентября. А погода всё стояла изумительная. Лучше, чем летом, ей-богу! Учиться не хотелось до полусмерти, и как только она принималась за домашнее задание, её в ту же секунду на корню косил сон.

А учителя словно бы и сами понимали это — задавали мало, уроки вели как-то нестрого. Тоже будто раскачивались. Ничего, они-то раскачаются, они-то своё наверстают, за них беспокоиться не надо.

Однажды Машка сказала:

— Погорим, Романова! Как начнут нас спрашивать, погорим… А я маме тройки не могу таскать, поняла?

И они придумали учить в парке… Он был, собственно, не парк, а большой сквер с десятком дорожек, старыми деревьями и стадионом через загородку. По дорожкам пыхтели любители медленного бега и быстрого похудения, рыскали разнокалиберные собаки, обнимались студенты и студентки из близлежащего пединститута, топали ничем не примечательные граждане.

Место, в общем, не слишком подходящее для учения уроков. Если б дома сесть за стол да устроить тишину — они бы раза в три быстрее всё написали и выучили. Но ведь это надо сесть!

В парке же им приходилось высиживать чуть не целый день. Они говорили: «Так мы заодно и гуляем!» На самом деле это они раскачивались для будущих трудов праведных, которых ученику — увы и увы! — хватает.