Яков Длуголенский - Две недели с телевизором

— Да работай, где ты работаешь, — сказал друг. — Всё это произойдёт во внерабочее время…

— Что ты имеешь в виду? — спросил отец.

— Билеты, — ответил друг.

— И ты не хочешь начать новую жизнь? — спросил отец.

— Поздно, — сказал друг.

— Тебя даже не останавливает, что твоя… э-э… с позволения сказать, работа сопряжена с определённым риском?..

— Нет, — сказал друг. — Я не знаю работы, которая не была бы сопряжена с определённым риском.

— Я знаю такую работу, — живо возразил отец. — В детстве ты мечтал стать пекарем.

— Ты думаешь, о булочки нельзя сломать зубы?

— Мне очень жаль, — сказал отец.

— Мне тоже, — ответил друг.

И на некоторое время в комнате воцарилась тишина.

И тут папин друг задал нам вопрос, который, признаться, нас здорово удивил. Он спросил, откуда мы знаем про его работу и почему так настроены против неё?

— Мы знаем из телевизора, — ответил я. — Вам была посвящена целая передача.

— Мне?! — не поверил друг.

— Вам, — сказал я.

Я не хотел так сразу говорить ему про майора.

— Ну что ж, тем лучше, — сказал папин друг. — Значит, мне не нужно держать свою работу в секрете.

— Разумеется, — ответил отец. — Тем более, что об этом секрете знает весь город. Но что ты делал в тот свой период… в Нальчике?

— Работал в цирке, — сказал друг.

— Где? — спросил отец.

— В цирке.

Мы с отцом вздрогнули, потому что букву «ц» папин друг произнёс абсолютно чётко.

— Но ты ведь раньше, насколько я знаю, работал в Вышнем Волочке на мясокомбинате? — сказал отец.

— Я оттуда ушёл.

— И прямо в цирк?

— Да.

Отец посмотрел на меня.

— А что ты делал там в цирке?

— Что значит — делал? — удивился друг. — Я и сейчас делаю: все эти лонжи, перши, трамплины для всех этих жонглёров, гимнастов, акробатов и все эти шляпы, в которых исчезают кролики, и все эти ящики, в которых распиливают человека, а потом он выходит оттуда живой и невредимый. Можете, кстати, взглянуть на мой чемодан…

Я побежал в прихожую и взглянул на чемодан, и только теперь, при более тщательном осмотре, заметил маленькую серебряную дощечку (она приютилась в самом углу чемодана), на которой было написано: «М. М. Пирогову от человека, которого так и не распилили».

— А где ты провёл эту ночь? — смущённо спросил отец.

— В фургоне. А в чём вы меня, собственно говоря, подозреваете?

— Мы? — сказал отец и покраснел. — Ни в чём!

— У нас передвижной цирк, и я провёл эту ночь в фургоне.

Отец почесал у себя за ухом, взял билеты и, естественно, увидел, что это билеты в цирк, а не на самолёт.

— Когда вы выступаете? — наконец спросил он.

— Сегодня, — сердито ответил друг. — Весь город заклеен афишами, которые извещают, что мы выступаем в вашем парке отдыха сегодня.

С этими словами друг взял шляпу и ушёл.

Минут двадцать мы сидели молча. Наконец отец сказал:

— Митя, сходи к Василию Герасимовичу и попроси у него старую программку… да не про цирк, а про телевидение.

Я пошёл за программкой и принёс отцу.

Некоторое время он внимательно и пристально изучал её, потом что-то отчеркнул в программке ногтем.

— Ты не помнишь, — спросил он, — когда мы с тобой включились: с самого начала передачи или к концу?

— По-моему, — сказал я, — к концу.

Отец молча протянул мне программку и сказал:

— Читай…

И я увидел строчки, подчёркнутые отцом.

Это была премьера телевизионного спектакля «Разыскивается по приметам». А майор, который обращался к гражданам, был не настоящим майором (это нам потом объяснил сосед Василий Герасимович), и мы включились как раз в тот момент, когда майор произносил свой внутренний монолог, то есть разговаривал сам с собой.

— Митя, — сказал отец, — отнеси обратно газету.

Я отнёс газету, а потом мы пошли в цирк.

После представления папин друг пригласил нас в свой фургон, и мы увидели, что там у него целая мастерская, и друг объяснил, что от качества и надёжности всех этих штучек зависит красота номера и безопасность артиста и что хорошая конструкция — это уже половина номера…

Мы выслушали всё это молча и так же молча отправились к себе.

А на следующий день продали свой телевизор.