Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

Вечером, отобрав шестерых юнг, в том числе Ухаря, Давлет ушел на катере в город.

А ночью ударила рында.

Спросонья мы сорвались с кроватей в чем были и, уверенные, что на нас напали, сбежались на плац, вооруженные ремнями. Но вокруг были покой и тишина. Ярко светила полная луна, ее серебристое отражение мерцало на заливе огромной, от берега до берега, рыбиной, и весь мир при лунном свете походил на аквариум, где мы, в тельняшках до колен, были всего лишь стайкой окуней, испуганно затаившихся в водорослях.

Посреди плаца, в окружении мичманов, кашляя и размахивая руками, кричал Егор Семенович:

— Фулиганы!.. Вредители!.. Живодеры!..

— Успокойтесь, Егор Семеныч!

— Не успокойтесь, а сейчас же сыщите мне этого подлеца! Я ему принародно голову оторву!

— Ведь не нарочно же!

— Нарочно!

— Да кто знал, что именно вы подвернетесь и черпнете сверху? Это просто совпало, поймите же! И не стоит горячиться! — утешали мичманы завхоза.

— Где тут с вами столкуешься! Сами еще зеленые!— сердито заключил старик и пошел прочь, но через несколько шагов остановился. — Бандитов прикрываете! Да-да! Погодите вот, скажу Давлету — он закрутит гайки и вашим, и нашим! А тс ишь! Развелось начальства, а кулаком пристукнуть некому! В кустах вон полотенца разбросаны, на берегу кружки валяются! А сколько мисок и ложек утопили! До людей добрались! Молодцы! А если бы я подавился?.. Для них же убиваешься, как бы что получше сделать, сети вон ставишь, а они?.. Тьфу, ты, мать честная! — И зло сплюнув, Егор Семенович отправился восвояси.

Мы окончательно поняли, что никакого противника нет, но кто-то что-то подстроил старику, и, когда его шаги и ворчанья утихли, дежуривший мичман Кротов сказал:

— Прошу прощения! Тревога была ложной! Юнга Сирдар принял Егора Семеныча за Наполеона!

— За кого? — отозвался Сирдар.

— Вернее, кашель Егора Семеныча за Бородинскую битву! — уточнил мичман Кротов.

Оказалось, что вечером в лагере объявился дядя Ваня-заика. Они с Егором Семенычем ставили сети на мысу, потом засиделись у костра, и старик приплыл уже за полночь — у него появилась своя лодочка, которую он, совершенно разбитую, обнаружил в заливе левой бухты и любовно отремонтировал. Поднявшись на плац, дед захотел пить. А тут, под балконом ГПК, стоял бачок с водой — для дежурных. Краник тек плохо, Егор Семенович черпанул сверху. А кто-то пустил в бачок малька, который возьми да и попадись в кружку. Старик как хлебнул, малек как забился у него во рТу — дед и реванул. Мичман Кротов проверял посты, оставшийся на ГКП Сирдар вздремнул и, разбуженный ревом, не раздумывая ударил в рынду.

Мы ознобно хохотнули.

— Кстати, а кто пустил малька? — спросил мичман Кротов. — Это не для Егора Семеныча, а так, для порядка.

— Я! — вдруг признался Земноводный. — Юнга Протченко!

— А зачем?

— Чтоб он жил, — просто ответил Миша. — Я вчера драил пол, носил воду из залива. Он и попал, дурачок, в ведро. Я заметил, когда на плацу делал передышку. Куда его? Пропадет ведь! Увидел бачок, ну и туда. Через кран, думаю, не проскочит, и всегда будет в чистой воде. Вот и все.

— М-да, — крякнул мичман Кротов.

— А пусть он сверху не черпает! Это не положено! — вдруг возмутился Земноводный.

— Юнга Протченко, к тебе у меня нет претензий, а вот к дежурному... — И мичман Кротов повернулся к балкону, откуда, облокотившись на перила, независимо поглядывал на нас Сирдар. — Юнге Сирдару объявляю выговор!

— Ага! — выпрямляясь, воскликнул тот. — Будут тут всякие старики ночами рыбу глотать, а мне выговоры?

— За сон на посту!

— За сон! А что я, железный? Таблетки тогда давайте против сна, а не выговор! У меня уже сто выговоров! Плюнул — выговор, дунул — выговор! Куда мне их, солить? — распалился Сирдар и, удаляясь в застекленное помещение, пригрозил: — Ну, дед! В следующий раз я ему сам, и не малька, а лягушку подпущу!

— Отбой! — крикнул мичман Кротов.

Около десяти часов, когда мы в ожидании катера толпились уже на плацу, он вырвался из-за мыса и, пользуясь тем, что ветер унес бревна к тому берегу, во весь дух понесся к лагерю. По команде мичмана Кротова юнги бегом образовали коридор от мачты до самой воды. Все было как на открытии, только тогда нас было пятеро и встречали мы сто двадцать охламонов, а сейчас нас было сто двадцать и встречали мы шестерых лучших.

Я и Димка стояли у мачты и не видели, как причалил катер и что там происходило. Только вдруг на балконе ГКП из транзисторного мага Ринчина грянул марш, и над тропой Посейдона показались пилотки, потом головы, плечи — юнги вырастали постепенно, как пушкинские тридцать три богатыря.