Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

Ринчин не давал нам пощады.

Он был точек до чертиков: через три часа — полчаса. Мы даже нарочно засекали время: вот минута осталась до строевой — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, вот полминуты — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, все — и Ринчин будто из воздуха выявлялся с лицом бесчувственным, как машинный капот. Наши просьбы, жалобы и хныканья он не воспринимал вообще.

Круг — верхняя палуба — шлагбаум — плац — склад — верхняя палуба — занимал двадцать минут, остальные десять шли на отработку поворотов. Мы изматывались, но и постигали кое-что, только с Митькой был какой-то анекдот: маршируя, он поднимал враз одноименные руку и ногу. Так нарочно-то не пройдешь, а ему — хоть бы хны. Сам он не мог правильно включиться — Ринчин руками, насильно, задавал ему начальный замах, словно запуская расхлябанную машину, но она работала нормально до первой остановки, а там сбивалась опять. Митька этого не понимал и не чувствовал — какой-то врожденный ущерб был в координации его движений.

— Ну, опять задоил козу! — воскликнул Ринчин и остановил нас у склада. — Не могу я больше смотреть на этого дояра! Ухарь покомандуй, а я спортинвентарем займусь! — И, впервые спасовав, физрук отправился к Егору Семеновичу.

Ухарь вывел нас на верхнюю палубу, разбил на пары, а сам уселся на пенек в тени палатки.

— Чур, я командую! — опередил меня Димка и сразу выпучил глаза. — Смир-рно!.. Ты что выполняешь: «смирно» или «приготовиться к обеду»? Убрать живот! Я тебе покажу, обжора нечесаная! — орал Димка, с восторгом разыгрывая роль какого-то царско-хамского унтера, а меня превращая, стало быть, в затурканного солдатика. — Нале-ево! Прямо шагом-марш! — Не рассчитав немного, «унтер» направил меня на сосну, на которую я, не долго размышляя, и полез, как и положено затурканному солдатику. — Куда, образина? Бунтовать?.. В Сибирь! На каторгу!

— Полегче, Баба-Яга! — осадил его Ухарь.

— Пусть-пусть! — с терпеливой мстительностью заметил я. — Я тоже потом дам ему разгона!

— Отставить! В одну шеренгу становись! — приказал вдруг Олег, поднимаясь. — В гальюн ать-два! — Мы потопали. — Мимо гальюна в лес бегом-марш!

Эх, как мы припустили! А через десяток метров, скрывшись за молодым осинником, перешли на шаг. Тропа вилась по косогору в густой и высокой траве, местами армированной валежником, жердями и упавшими деревьями. Справа, на подъеме, было светлей и чище, а слева, в низине, — сумрачней и ералашней — там чувствовалась заболоченность.

Рэкс мягко завалился набок возле толстой полусгнившей лесины. Тропа дальше не шла. По уютно примятой траве и остаткам маленького костерка посредине я понял, что это — курилка десантников. Ухарь опустился на колени, вынул пачку, тряхнул ее, и куряки, нетерпеливо разобрав выскочившие ступеньками сигареты, затянулись с таким удовольствием, что даже и я глубже вздохнул. А мне и было хорошо, и потому что мы так играючи кончили строевую, и потому что старшие взяли нас с собой, и как-то вообще... Я готов был сделать для друзей что угодно, и закурить, наверно, угости они меня, хотя табачный дым, медленно рассасывавшийся в застоялом лесном воздухе, бил в ноздри жуткой вонью. Словно уловив мою готовность к подвигу, Олег сказал:

— Щепочек бы!

— Сейчас! — живо отозвался я и, скользнув ящерицей вдоль лесины, тут же вернулся обратно с охапкой прутьев и куском бересты у груди. — Во!

Ухарь запалил сушняк и приглушил его сверху пучком свежей травы, сквозь которую вязко повалил обильный дым, не очень-то распугивая комаров, но вполне утешая нас.

— И еще попить бы! — вздохнул Ухарь.

И я принес бы, сбегал — подумаешь, метров семьдесят! — но внезапно Рэкс, как тот раз Митька на мысу, ляпнул пренебрежительно, кивая на нас:

— А эти-то на что?

— Вот именно! — поддакнул Митька.

— А ну-ка, служба, покажите себя! Кстати, Давлет вот-вот спросит у нас, как они?

— Ты уверен, что спросит? — усомнился Ухарь,

— А ты нет?

— Игрушечки. Хотя почему бы и нет.

— Спросит, раз поручил! — заверил и Митька, злой, как всегда, после строевых занятий.

— Так вот, — продолжил Рэкс, — я предлагаю предварительное открытое голосование. Кто против принятия Полыги и Бабы-Яги в юнги, прошу! — И первым поднял руку, за ним Митька, Олег задумчиво курил, словно уже отключившись от этого разговора. — О, локшадины! Большинством вы не проходите! Выкручивайтесь, пока не поздно! Дуй-ка, ханыга, за водичкой! Да при побольше, литра три. Банку у старика попроси, мы тут заначим! — говорил Рэкс как бы мне вдогонку, словно я уже летел за водой сломя голову.