В. Каверин - Клятва юных

За ельником стучал топор, видно, рубили дерево. Пахло свежими стружками, дымком и еще чем-то необыкновенно приятным: лесным жильем, что ли.

Дядя Вася оглянулся:

— А, товарищ Карыш! Молодец, скоро управился.

Карыш вывалил перед ним кучей гвозди из всех карманов. Василий Васильевич выхватил из кучи один на пробу:

— Хорош!

И поглядел на потное лицо мальчика:

— Уморился? Садись чай пить. Я сейчас…

Он взял доску, прислонил ее одним концом к сосне и вколотил в нее гвоздь. Потом вбил другой, третий. И перевернул доску: все гвозди прошли навылет. Тогда, уже не останавливаясь, он пробил гвоздями — из конца в конец — всю доску. Одна ее сторона теперь была покрыта железной щетиной. Василий Васильевич схватил щетинистую доску и несколькими ударами обуха прибил ее к бревну — так, чтобы гвозди торчали наружу. И бросил любуясь:

— Хорош еж?

Два партизана перестали пилить, поглядели:

— Годится!

— До заката управимся, — сказал Лутягин. — А ну, товарищи, давай чай пить.

Чай пахнул дымом, но был очень вкусным.

Пришел Кузнецов, сменившийся с дозора на холме. Он достал из своего вещевого мешка кружку и молча сел к огню.

За чаем всех смешил парень в клетчатом картузе. Звали его, как оказалось, Гошкой. Он все рассказывал про какую-то тетю Мотю, которая вчера заперлась нечаянно в чулане, а ключ потеряла, никак не могла вылезти.

Партизаны, слушая Гошку, смеялись, особенно тот, с рябоватым лицом и бородкой: он все подмигивал Гошке, и казалось, что он вдвоем знают что-то веселое, по секрету от других. Все было так, как будто война гремела где-то далеко, за тридевять земель.

Но когда кончили пить чай, дядя Вася прислушался и сказал:

— Наши по шоссе начали крыть.

И Карышу гул орудий показался другим, дружелюбным: это ведь красноармейцы стояли за длинными зелеными дулами, целились во врага.

После чая все опять взялись за топоры и пилы. А Карыш стал собирать дрова в запас для нового костра.

К вечеру ежи были готовы, счетом десять.

Партизаны попарно взялись за них и понесли куда-то. Впереди шел дядя Вася. А Карыш бежал следом — ему дали нести лопаты, — и он уже никого ни о чем не спрашивал: было ясно, для кого ежи, — для немцев.

Лес стал редеть, впереди открылась широкая, заросшая травой просека. Видно, здесь когда-то прокладывали дорогу, даже канаву вырыли рядом, чтобы вода стекала. А может, это и теперь была дорога — лесная, по ней должно быть, возили сено из лесу.

Бревна скинули у канавы, Лутягин скомандовал «начинай», и партизаны взялись за лопаты.

Тут Карыш не вытерпел:

— Дядя Вася, а откуда ты знаешь, что сюда немцы поедут?

— Ну, это нехитро узнать, — сказал Лутягин и добавил: — по шоссе им сейчас итти нельзя, там чересчур жарко. Они попробуют сюда сунуться… Сперва, конечно, разведку пошлют.

Поперек просеки партизаны вырыли в разных местах канавки, положили в них бревна, всыпали землей, но неплотно. Карыш потрогал: из земли упрямо торчали — штыками — гвозди. Он нарвал травы и листьев и притрусил ими бревна, чтобы и в пяти шагах ничего нельзя было различить.

Уже начинало темнеть.

— Ну, по местам! — распорядился Василий Васильевич.

И партизаны, взяв кто ружье, кто топор разошлись, прячась за деревьями.

— А мое место где? — спросил Карыш.

— Сейчас покажу, — ответил Василий Васильевич, — идем!

Он повел Карыша в лес, туда, где деревья стояли гуще. Шли недолго. Дядя Вася остановился.

— Вот твое место.

Между деревьями уже залег сумрак, и Карыш не сразу заметил перед собой что-то темное — не то стог сена, не то кучу хвороста.

— Это наш шалаш, — сказал Василий Васильевич, — полезай туда, там тулуп есть, закройся им как следует, а то продрогнешь…

— Дядя Вася, я не хочу! Вы там без меня воевать будете!

— Чудак! Ты же видел, я всех в караулы послал. И тебе тоже велю караулить наше имущество. Тут у нас тулупы, посуда… Одним словом, нужные вещи.

— Ты меня все обманываешь!

— Ну, спорить мне с тобой некогда. Приказываю, слышишь? Оставаться в шалаше до моего прихода!

И дядя Вася, повернувшись, ушел, должно быть, назад — к просеке.

Стало совсем темно. Кто бывал ночью в лесу один, тот знает: в темноте все кругом кажется живым, словно кто-то притаился, слушает, ждет. Карыш и сам себе не хотел признаваться, что ему стало страшновато; он полез в шалаш, нащупал тулуп, сунул руку дальше — рука наткнулась на стенку из колючих еловых веток. Он с горя закутался с головой в душный тулуп и неожиданно заснул. Во сне он сперва все шел по берегу озера. Все шел и шел, и в руках у него были удочки, и солнце палило жарко. Потом он увидел знакомые ворота завода, из ворот серебряными струйками вытекали рельсы узкоколейки. По рельсам громыхал маленький вагон — один, без паровоза. Всадник скакал по темному полю к вагону и скалил зубы, алые от далекого пожара. На нем была бурка, как у Чапаева, он кричал: «В Уфу! Вагон отправляется в Уфу!» А где-то за вагонами стали стрелять. И пожар разгорался все шире, только не удавалось разглядеть, где горит, — свет слепил глаза. Карыш сощурил их, потом раскрыл и не сразу вспомнил, что он в лесу. Прямо в шалаш били косые лучи солнца. Неподалеку стреляли. Он скинул с себя тулуп и выскочил на волю. Никого кругом не было. Только на сосне, припав к самому стволу, сидел носатый дятел и глядел на Карыша. Где-то опять выстрелили. Дятел быстро побежал вверх по стволу, махнул яркими крыльями, скрылся. Ждать дальше было невозможно. Карыш, пробираясь сквозь кусты, побежав напрямик в сторону просеки. Скоро он услышал голоса. Среди них выделялся густой бас дяди Васи. Карыш пустился еще быстрей.